– Это всё, конечно, замечательно, – заметил Кирисс, – но это ничем не поможет нам в борьбе против Ментаны, если он объявится здесь. Резиденция же не живая, правильно? Она не сможет помочь нам отделаться от него.

Радостная эйфория, в которую впала Фурия, мгновенно рассеялась.

– Возможно, дело в том, что несколько десятилетий здесь практически не занимались библиомантикой. Папа редко использовал её, так как боялся, что из-за этого Академия может выследить нас. Теперь они знали, что дело обстояло далеко не так просто, иначе их бы уже давно обнаружили.

– Даже если резиденция когда-то и обладала собственным разумом, по всей видимости, он давно атрофировался. Сейчас это просто прогнившая старая развалина. – Фурия повернулась к лампе: – Или есть ещё что-то, что вы держите в секрете от нас?

– Нет, – сконфуженно ответила лампа. – Правда нет. Честное слово.

Джим отпустил концы чертежа, которые придерживал, и он снова скрутился в трубку. Поднялось облако пыли. Взяв добрый десяток чертежей, он сунул их в руки Пипу:

– Вот, держи. Я возьму остальные. Нам следует хотя бы просмотреть их, чтобы понять, чем занимался ваш дед.

Пасьянс, немедленно ощутив себя при исполнении обязанностей, забрал у Пипа чертежи, взял их в охапку обеими руками и потребовал у Джима:

– Давай все сюда, я их отнесу.

Джим свалил в руки великана остаток чертежей. За кучей бумаг головы солдата было практически не видно, кроме того, вокруг него колыхалось облако пыли. Страдальчески скривив лицо, он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не чихнуть и не уронить чертежи, осторожно продвигаясь к выходу. Едва он исчез за дверью, ведущей на чердак, всё-таки раздалось мощное «апчхи!», от которого содрогнулась перегородка между чердаком и мастерской. За ней что-то зашуршало, – видимо, посыпались чертежи, – и раздались крепкие ругательства.

Пип вздохнул:

– Пойду-ка помогу ему…

Фурия и Джим смотрели ему вслед, пока Кирисс продолжал с интересом обшаривать взглядом комнату.

– Тиберий действительно недооценивал своего отца! – потрясённо пробормотал он.

– Да, но нам-то это сейчас не поможет, – ответила Фурия. – И не вернёт нам Кэт и Финниана.

Петушиная книга ободряюще ткнулась клювом в ладонь Фурии:

– Кэт, конечно, была мерзкой охотницей за такими, как я, но… она изменилась, ничего не скажешь. Наверняка она делает всё возможное, чтобы спасти себя и мальчика.

– Она сидит в камере. Что она там может сделать!.. – вздохнула девочка.

Петушиная книга понизила голос:

– Она хитрюга. Уж она найдёт какой-нибудь способ разобраться с этой отвратительной Рашель Химмель. И кто знает, может быть, и со своим отцом.

Когда выстрел отшвырнул тело её отца на дверь камеры, Кэт осталась сидеть на краю койки, по-прежнему вытянув вперёд руку с оружием.

Она ожидала, что в ней вскипит водоворот чувств: вина, ужас, сожаление, – однако ничего подобного не произошло. Мысли её текли медленно, словно пузырьки воздуха, поднимающиеся к поверхности океана через тёмные и холодные глубоководные сферы.

Она чуть не дала ему уйти. Но Марш не был готов выполнить даже её последнего желания – дать ей возможность ещё раз поговорить с Рашель и вымолить помилование для Финниана. Отец до последнего ускользал от ответственности за исполнение смертного приговора, однако в тот момент он взял эту ответственность на себя. В эти секунды жизнь Финниана была в его руках. И он ответил «нет».

Каковы бы ни были чувства, которые Кэт когда-то испытывала к отцу, от них не осталось и следа. Она не ощущала гнева, когда спустила курок револьвера. Ни гнева, ни разочарования, ни даже грусти. Только неотвратимую решимость.

Отец отказался хотя бы рассмотреть возможность спасти Финниана. А теперь он лежал уткнувшись лицом в пол – чужой человек в сером костюме, с дыркой в спине размером с мелкую монету. На двери алело единственное кровавое пятно от выстрела, от него к порогу стекала тонкая красная струйка не шире книжной закладки-ляссе́. Пуля пробила его тело навылет и оставила в двери вмятину, одну из многих, украшавших её, которые были оставлены заключёнными за долгие годы.

Взгляд Кэт фиксировал незначительные детали: положение пальцев его правой руки – как будто они пытались сложить загадочный знак; задравшаяся левая брючина, обнажившая щиколотку; редкие волосы на затылке. Странно, она только сейчас заметила, что он начал лысеть. На туфле развязался шнурок.

В какой-то момент Кэт осознала, что за дверью почему-то не бьют тревогу. Её выстрел наверняка прогремел на всю тюрьму, перед её камерой был выставлен караул, и наверняка поблизости были и другие люди. Возможно, впрочем, что ей это только казалось. Оттого, что выстрел был произведён в узкой камере, он прозвучал оглушительно. У Кэт заложило уши, и она не в состоянии была что-то услышать. В коридоре, однако, не было слышно ни голосов, ни сирены, ни поспешного топота гвардейцев. Полная тишина. По-видимому, такая же полная тишина царила теперь и в голове её отца.

Кэт как заворожённая наблюдала за тем, как её рука опускается всё ниже, отбрасывает оружие к противоположной стене камеры, постепенно осознавая, что решение бросить револьвер не было её собственным. Оно пришло извне.

Дверь распахнулась. В стальном проёме стояла Рашель с полуоткрытой сердечной книгой в руках. Послушная её воле, Кэт поднялась и шагнула из камеры в коридор. Чтобы выйти, Кэт пришлось перешагнуть через труп отца, но это было нетрудно. Он больше никогда не будет стоять у неё на пути.

За её спиной Рашель захлопнула дверь. Ощущение транса постепенно уходило.

– Я не была уверена, что ты сможешь это сделать, – сказала Рашель.

Ни справа, ни слева от них не было стражи.

– Где Финниан?

Казалось, Рашель сканирует её взглядом.

– У тебя действительно один только Финниан в голове. Твой отец…

– Я сделала то, что от меня требовалось, и не нуждаюсь в нотациях по этому поводу!

– Конечно нет. И это было твоё решение. Я перехватила твоё сознание, только чтобы заставить тебя выбросить оружие и ты не наделала больше никаких глупостей, когда увидишь меня.

– Я знаю.

Это была правда. Возможно, Рашель и вмешалась бы в её сознание, если бы Кэт не решилась выстрелить. Однако этого Кэт уже никогда не узнать.

«Я убила его по собственной воле» – эту фразу Кэт повторяла про себя, словно мантру. Однажды наступит день, когда это предложение обретёт смысл, который оно ещё не имело сейчас, когда Кэт попытается понять, что же произошло только что, и когда, возможно, у неё появятся угрызения совести.

– Где Финниан? – снова повторила Кэт.

– Как только ты дойдёшь до места, где вы должны встретиться, я позабочусь о том, чтобы отправить его к тебе. Тебе придётся подождать его. Это недолго.