— Говорите, говорите, я обязательно запомню!

Теперь я посочувствовал по-настоящему, и у меня появилось желание помочь ему ощутимее, чем просто купить целлофановые мешки на ноги, но тут увидел женщину в куртке с помпонами из искусственного меха и в шляпе с помпоном. Она уже, видно, отправила мальчика в школу. Она брела навстречу, глядя вниз. Помпон вздрагивал при каждом шаге над самой переносицей. Ему же место было немного сбоку. Незнакомец рядом что-то кричит, какие-то цифры, будто из них складывается счастье. Я подошел к женщине и поправил на ней шляпу. Женщина подняла голову, и я увидел, что обознался. Но она не стала возмущаться — на ее лице просквозила благодарность. Я понял: за всю жизнь никто к ней — как я — не подошел — и не поправил шляпу.

Отправился сначала к Анарееву — у него дома никого, тогда — к Филе.

— Ушел от Любы, — объяснил я ему. — Можно, оставлю чемодан?

— Оставляй, — сказал Филя и добавил: — А у меня все наоборот.

— Что такое?

— Ушла жена.

Зазвонил телефон, и Филя передает мне трубку.

— Кто это? — удивляюсь.

— Сам знаешь — кто, — усмехнулся Филя. — Как она чувствует, где ты!

Услышав знакомый голос, я приуныл.

— Анареев приглашает нас в ресторан, — залепетала по телефону Люба, — а я не хочу, чтобы он знал, что мы уже не живем вместе.

— Не ходи с ней, — прошептал Филя, но Люба так настаивала, что я согласился.

— Дурак! — сказал мне Филя.

В ресторане вместе с Любой меня ожидала Ася, а ее Анареев, как всегда, опаздывал. Электричество здесь не включали — в зеркалах отражались фонари на улице. Молоденькая официантка зажгла у нас на столе свечу на подсвечнике. Я не мог оторваться от голубых глаз официанточки. В полумраке они светились, вобрав в себя огни от всех фонарей и свечек. Официантка повернулась ко мне, умоляя, чтобы я так не пялился на нее, и я посмотрел в окно. Прохожие стали оглядываться — уж не знаю, куда смотреть, — решил размять ноги… Выйдя из туалета, не мог при свечах найти Асю и Любу; ходил от одного столика к другому, заглядывал в лица дамам, пока не увидел голубоглазую официантку, и я бросился к ней.

Выяснилось, что в ресторане два зала, — между ними туалет, и я из туалета вышел в другой зал, перепутал дверь, как всегда. Я так растерялся, что официанточка не могла удержаться, чтобы не захихикать, и, если бы я специально захотел познакомиться — ничего бы не вышло, а так ничего не стоило взять у нее телефон.

Когда я вернулся, Люба спрашивает:

— Ну что — познакомился?

— С кем?

— Сам знаешь — с кем!

— С кем я мог познакомиться в мужском туалете?

— Я не знаю, где ты был, — заявила Люба, — но у тебя на лице написано, с кем ты сейчас познакомился…

Наконец прибежал Анареев.

— Почему вы, Ася, опоздали?! — запыхавшись, закричал на жену — да еще на «вы», в то время как сам опоздал на полтора часа.

Рубашка у него на спине и под мышками взмокла, и он платочком вытирал пот со лба.

— Что будем пить: водку или самогонку?

— Конечно, самогонку.

— Ездил на выходные в деревню, — Анареев, присаживаясь за столик, достал из портфеля бутылку. — Чем это пахнет? — покрутил недовольно носом. — Как в парикмахерской! А, это пахнет цветами, — догадался он и, размахивая руками, едва не опрокинул со столика вазу.

Проходила мимо официантка и оглянулась. И я оглянулся на нее, а Люба заметила. Подхватившись, она размахнулась, чтобы закатить мне пощечину, но ей помешал стол, заставленный тарелками, еще ваза с цветами, и Люба попала не в меня, а в Анареева, который сидел рядом.

Он выпучил глаза, ничего не соображая, и я поспешил ему разъяснить, что пощечина предназначалась мне, но Люба промахнулась. Весь вечер был испорчен. Люба расплакалась и долго не могла успокоиться. На нас оглядывались. Анареев поспешил расплатиться и, выходя из ресторана, спросил у меня:

— Почему твои женщины всегда плачут?

— Люблю плакс, — ответил я.

Любу нельзя было оставить, и мне пришлось провожать ее. Всю дорогу она прохныкала, но потом успокоилась и пожелала погулять вокруг дома.

— Мне еще ехать, — напомнил я, сам не зная, куда поеду.

— Куда ты ночью? — сказала она. — Ляжем спать в разных комнатах.

Никак я не мог уснуть. Долго ворочался и, когда под утро задремал, увидел сон: ночь и плеск волн. Я плыву по какому-то каналу. Рядом еще люди с узлами на плечах, и мы будто пересекаем какую-то границу. Канал суживается, так что можно проплыть только по одному, а по сторонам сваи. Волны плещут о сваи. Тут я проснулся и поднял голову. Я не мог понять, что это капает, и — закапало быстрее; кажется, сейчас польется струей. Не сразу я сообразил — это не капает, а часы тикают.

Я глянул на стрелки на часах и вскочил. Поспешил умыться и одеться, но Люба, наплакавшись вчера, еще не встала, а мне неудобно было, не попрощавшись, уйти. Слоняясь из угла в угол, я обрадовался, когда она позвала меня. Она еще лежала в постели и, глядя в потолок, спросила:

— Почему у нас не получилась жизнь?

— Кто-то у тебя был такой, — стараясь не обидеть Любу, начал я, — кого ты очень любила, и ты хотела, чтобы и я был такой, но я не такой. Наверно, я оказался самый никудышный.

— Почему ты так думаешь? — сказала она, поднимаясь из постели и обнимая меня. — Другие еще бестолковее! Если бы ты знал, как с Анареевым…

— Ну и как?

— Да никак.

— Когда ты успела с ним? — удивился я.

— Когда ты был в деревне, — ответила Люба, невинно улыбаясь.

— Ладно, мне надо ехать, — прошептал я, гладя ее, теплую, из постели. — Ну что еще… — Звонит телефон, а она в меня вцепилась, не отпускает. — Ладно, — освобождаюсь из ее объятий, — надо подойти к телефону, мало ли кто, — и, услышав Анареева, обрадовался: — А мы только что тебя вспоминали.

— Как вчера доехали? — спросил он и, не дожидаясь, что я отвечу, добавил: — Почему ты так одеваешься?

— Как — так?

— На тебя в ресторане все оборачивались, — сказал Анареев. — Купи себе приличный костюм — и у тебя пойдет по-другому жизнь. У тебя есть деньги?

Выйдя от Любы, хотя денег не было, я поспешил в магазин, чтобы выяснить, как сейчас одеваются. Чего я ни перемерил — всякий раз боялся в зеркало посмотреть, костюмы с иголочки висели на мне, как на пугале, и я понял: дело не в одежде…

Продавщица спросила, какой я хочу костюм, а я не мог объяснить, пока не сообразил: