— Что ты хочешь сказать? — Варвара нахмурилась. — Что я…

— Вообще-то он сказал не совсем так…

— Но…

— …но смысл был примерно такой.

— По-твоему, я всё выдумала?

— Нет, — Киш покачал головой, — я уверен: всё, что ты говорила, правда. И в твоей истории всё сходится — мотивация, развитие ситуации, детали. Но… в этом-то всё и дело: слишком хорошо всё сходится! Какая-то она слишком складная — в жизни так не бывает. Если взять от начала нашего знакомства и до конца твоего рассказа, то мы похожи не на реальных людей, а на каких-то книжных персонажей, героев романа: мы — уже не мы, а такие классические Он и Она. Даже тему с нашими тенями — о том, как они росли и укорачивались — можно рассматривать, как литературный приём. Помнишь «антиутопия — тень утопии»? Примерно так же и здесь: тему с тенями можно рассматривать, как тень основной линии. Или, если хочешь, — как оттенок, придающий истории толику метафоричности. Роман по своей природе — окно, а не дверь. В него можно смотреть, черпать много нового, но в него нельзя войти и смешаться с персонажами. Поэтому в романах никогда не бывает так, как в жизни. Вот, например, когда я шёл сюда и не знал, застану ли тебя, я думал: что мне сказать, если ты всё же окажешься на мосту? И я придумал: скажу: «Всё, я сдаюсь. Я так и не понял, зачем тебе всё это понадобилось». Я мог бы придумать твою ответную реплику, а потом свою, а потом снова твою, и так далее, и так далее, и это была бы художественная литература в сыром виде. Но наш разговор оказался совсем другим, ничуть не похожим на воображаемый. Почему? Потому что картины воображения никогда не совпадают с реальностью: воображение у каждого своё, а физическая реальность — одна на всех. Жизнь течёт совсем не по художественным законам, поэтому чем стройней и выразительней художественное произведение, тем дальше оно от того, что было и есть на самом деле — дальше от первичного вещества жизни. Стало быть, написанное в романе никак нельзя принимать за чистую монету — это было бы ментальной дефенестрацией…

— Но… — попыталась возразить она.

— Но, знаешь, что ещё? — мягко продолжал он. — Вопрос в том, зачем вообще люди читают чьи-то выдумки? Зачем смотрят фильмы, спортивные матчи, ток-шоу? Зачем играют в игры? Точного ответа я не знаю, но могу предположить: за время чтения-просмотра-игры они успевают прожить намного больше событий, чем за те же часы обычной жизни. Вероятно, это такое подспудное противостояние Времени, стремление замедлить быстротечность жизни. Но не только оно: ещё это — желание придать больше смысла обыденности. Повседневная рутина часто отдаёт бессмыслицей, и люди прибегают к формам, где смысл чётко обозначен — где без смысла всё распадается. Игра без правил — не игра. Фильм без сюжета — не фильм. Роман без хоть какой-то куцей морали — не роман. А вот у нас получается парадокс: с одной стороны, мы с тобой похожи на книжных персонажей, и сама история — практически художественная, а с другой, мне совершенно непонятно: что же хотел сказать автор этим произведением про Киша и Варвару? Ведь должны же быть в этой истории мораль и какой-то общий смысл? Не отдельный смысл Киша и не отдельный смысл Варвары, а тот, что рождается от их объединения друг с другом и с произошедшими событиями? Честно говоря, я их пока не улавливаю. Может, отсутствие морали и смысла как раз и показывает, что эта история не выдумана? Или не показывает? Или в ней просто чего-то не хватает? Вот об этом я и думаю.

Казалось, Варвара в какой-то момент потеряла интерес к его словам. Она смотрела куда-то вперёд, словно выглядывала, не появилось ли на горизонте лето.

— Понимаю, — произнесла она нараспев. — Ты деликатно даёшь понять, что в своём стремлении к убедительности и правдоподобию я слегка перестаралась… Ты прав, так и есть. Наверное, мне следовало бы сказать, что с тобой нужно держать ухо востро. Только зачем? Ведь это ты, а ты мой… — на секунду она запнулась, но потом решительно продолжила, — ты мой муж. Ты и должен знать меня, как никто другой. Ты же мой муж, правда? Если бы тебя спросили, как зовут твою жену, ты бы что ответил? «У меня её нет» или…

— Хороший ход, — Киш не смог удержаться от лёгкой улыбки, — сама придумала?.. Если бы меня спросили… правда, не представляю, кто бы это мог быть… короче, я бы сказал: «Варвара» — «Мою жену зовут Варвара»… У меня есть друг Шедевр… Позавчера он меня спросил: для чего мне нужна любовь? Кому-то смелость нужна для того, чтобы защищать слабых, а кому-то — чтобы пойти грабить. И вот я понял: любовь мне нужна для всего. Такой простой ответ. Я понял, как мало любил тебя, какая эта была узкая и поверхностная любовь. Но если в истории, которую ты рассказала, чего-то не хватает, какой-то мелкой детали, вроде тех, что ты умеешь замечать, то, наверное, сейчас ты можешь сказать о ней?

— Не могу!

— Почему? — изумился он.

— Ты будешь смеяться!

— О, женщина, ты непостижима! — Киш покачал головой. — Ты только что несколько раз разнесла меня в пух и прах, раскатала, как тесто под пирожок, а теперь боишься, что я буду смеяться над тобой?

— Я не боюсь!

— A-а, понял: стесняешься?

— И не стесняюсь, — Варвара решительно помотала головой, — я…. я не помню!

— Чего не помнишь? — не понял он.

— Почему решила расстаться с тобой.

— Да ты шутишь!!! — он отшатнулся от перил, чтобы рассмотреть Варвару с расстояния. — Или я снова ослышался? Как это ты не помнишь? — он не знал, как выразить своё смятение, и потому ограничился поверхностной констатацией: — Этого же не может быть!

— Может, Киш, оказывается, может, — возразила Варвара с отчаянием, и в этот момент она была похожа на девочку-подростка, вдруг обнаружившую, что она всё ещё дитя, несмотря на всю уверенность в своей взрослости. — Ты думаешь, я не понимаю, как это нелепо? Я прекрасно помню все свои тогдашние мысли и чувства, но почему-то они ничего не объясняют! Из них исчезла убедительность, и я не могу вспомнить, а в чём же эта убедительность заключалась? Может, так случилось из-за того, что я стала работать с «грустными» и, пытаясь проникнуть в их эмоции, заразилась от них беспамятством, а может, причина с самого начала была совсем дурацкая и не смогла удержаться в памяти. Как бы то ни было, однажды утром, когда никуда не надо было торопиться, я проснулась, долго лежала в постели, вспомнила тебя, подумала: интересно, где ты сейчас? А потом: как жаль, что мы не вместе! И тут кто-то внутри меня сказал: «Ты же сама этого захотела!» Помню, это меня так возмутило! «Что значит: сама захотела?!» Я даже подскочила на постели. А потом вспомнила: да, сама захотела. Знаешь, это было такое ошеломление, мне показалось, я схожу с ума. Потом я немного успокоилась и стала вспоминать: как так получилось, что я «сама захотела»? Вспоминала, вспоминала… Киш, я вспомнила всё и…. и ничего. Можешь себе такое представить? Это правда, ты мне веришь? Какое-то время я продолжала жить с мыслью «Не помню и не помню, что с того? Дело-то уже сделано». Но меня всё время преследовало чувство: как же это глупо, ужасно и невыносимо глупо! Глупость — это же не то, когда чего-то не знают, глупость — это когда чего-то не знают, но берутся судить. И вот я подумала: с чего, милая, ты взяла, что можешь судить о любви? Это было так удивительно! Сам вопрос, я имею в виду. Раньше я думала, что все женщины разбираются в любви, что это в женской природе, а тут вдруг обнаружила, что я-то и не разбираюсь. Что я — может быть, самая неразбирающаяся в мире! Это было так стыдно! И ещё я стала сильно тосковать по тебе, по вечерам — просто беда. И однажды я решила: если я не помню, почему рассталась с Кишем, если я не разбираюсь в любви, тогда нужно срочно учиться и умнеть — тогда нам нужно срочно воссоединиться. Но легко сказать — воссоединиться. Я представила: вот я прихожу: «Здравствуй, Киш, я одумалась — забирай меня обратно», а ты говоришь: очень жаль, но поезд ушёл. И с чем я тогда остаюсь? Ни с чем, даже без надежды. Тогда я подумала о процессе, это хоть что-то давало: если Киш не захочет воссоединяться, подумала я, то, возможно, во время процесса я наконец-то вспомню. И если Киш не захочет, чтобы мы снова были вместе, всё равно между нами будет ментальная связь, и я буду знать, если вдруг он в какой-то момент захочет меня. Не то, что я сразу полечу навстречу, но буду знать, что ты меня ещё вспоминаешь и я для тебя желанна. Для женщин это многое значит. И да — я предположила, что между нами может возникать окно в момент, когда мы одновременно вспоминаем одно и то же. Так и получилось, хотя это было здесь не главное. Главное, Киш, я ничего не вспомнила. Мне всё удивительней становилось, что мы сидим, как посторонние люди, и какие-то дяденьки-тётеньки помогают нам общаться друг с другом. Я ничего не вспомнила, и сейчас мне всё больше кажется, что это уже и невозможно — то ощущение убедительности растворилось, вступило в реакцию с другими ощущениями, и его уже не выделить обратно. Так что…