— Тебе, — уточнила она и, чтобы окончательно избегнуть двойных толкований, добавила: — От меня.

— Ты решила подарить мне это окно? — протянул он обескуражено. — Спасибо! Это самый необычный… я бы даже сказал… — Киш не договорил, настигнутый очередным соображением, и склонил голову набок. — Ты хочешь сказать, процесс тоже входит в подарочный набор?

— Процесс — нет, — она отчётливо повертела головой. — Процесс это другое… я просто хотела… хотела, чтобы ты вспомнил всё.

— Чтобы я вспомнил всё? — протянул он и закрыл лицо ладонью, словно признаваясь в собственной слепоте, а, может, просто от ошеломления и стыда.

Он и правда чувствовал себя конченным дуралеем, который из-за привычки к раскопкам и любви к глубокомыслию утратил способность видеть то, что лежит на поверхности, практически под самым носом. Стремясь вспомнить всё, он умудрился не понять, что именно этого Варвара и добивалась, — так промахнуться надо было ещё суметь…

— Конечно же! Вспомнить всё — это же так просто! Господи Боже! Это же очевидно! — ладонь медленно соскользнула вниз, словно символизируя падение шор и новый взгляд на мир. В этой заново открывшейся реальности Варвара по-прежнему увлечённо кормила уток. Судя по всему, для неё мир изменился не так чтобы очень. — Только зачем тебе это? — поинтересовался он сдержанно и почти хмуро. — Чтобы я вспомнил всё?

Варвара, наконец, отвлеклась от метания крошек в болотно-зелёные воды Пехорки и повернула к нему голову.

— Я подумала: Киш, наверное, забыл про меня. Во всяком случае, должен был постараться, — уголки её губ на мгновенье опустились. — А мне хотелось, чтобы ты вспомнил о нас и…. хоть немного затосковал по мне.

— Об этом я тоже не подумал, — Киш задумчиво почесал переносицу. — Честно говоря, я старался и не позволять себе такие мысли… Значит, ты хочешь, чтобы мы…

— Да, Киш, хочу, чтобы мы снова стали «мы». Это немного пафосно и слащаво звучит, но как ещё сказать?

— Чтобы мы снова стали «мы», — повторил он, чтобы ещё раз услышать эту мысль и сделать её реальнее. — Но как же вот это: «ты точно такой, о каком я мечтала в четырнадцать лет, но беда в том, что мне уже не четырнадцать»?

— Прости, это было жестоко, — признала она. — Это была отговорка, на которую трудно что-либо возразить.

— Не так уж и трудно, — он качнул подбородком, — потом, когда уже было поздно возражать, я напридумывал целый десяток очень классных возражений, жаль, ни одного из них не оказалось под рукой в нужный момент. Правда, если я тебя правильно понял, они бы всё равно не помогли… А что не было отговоркой?

— А теперь самое трудное, — призналась она.

— Смелее! — подбодрил её он. — Чего уж там…

— Хорошо, — сказала она, — я попробую… Всё равно ведь это надо сделать… Помнишь, ты говорил, что приключения в Праге мы будем вспоминать до самой старости? А потом мы так ни разу об этом не заговорили — почему?

— Уф-ф, — выдохнул Киш: он ждал, что Варвара, наконец, начнёт рассказывать о себе, а она спрашивала. — Как тебе сказать? На этот большой вопрос есть куча ответов разной величины. Можно просто ответить: так получилось. Но что это объясняет, верно? Думаю, наше настоящее тогда было таким насыщенным, что время для воспоминаний ещё не пришло. Мы бежали ещё только первый круг, у нас всё было впервые, и время повторов ещё не пришло. Ну и потом, тебе с самого начала вся эта история с дефенестрацией не нравилась, а вспоминать Прагу, не упоминая Вальтера Эго, довольно сложно. Тем более что ты настаивала на том, что это только моё дело. Но я-то точно знаю, что без тебя ничего бы не получилось: мы бы не обнаружили связь времён.

— Почему? — возразила Варвара. — Потому что я тебя разбудила, и мы пошли в парк?

— И это тоже.

— Но это же случайность! Мы могли пройти минутой позже и не увидеть момента падения Менялы — застали бы его лежащим на улице и подумали, что просто человеку внезапно стало плохо. Мы бы вызвали врачей или полицию, но вряд ли поняли бы… точней, ты вряд ли бы понял, кто это, потому что я и знать не знала ни про какого Вальтера Эго. А ещё мы могли пройти минутой раньше, и тогда вообще ничего не увидели: Вальтер упал бы уже после нас. Разве не так?

— Может, и так, — пожал он плечами, — а может, и нет. Почему происходит пересечение временных потоков, никто толком не знает, хотя, скорей всего, здесь тоже есть свои законы и правила — только каждый раз индивидуальные. И как знать: может, это мы подгадали с выходом, а, может, Меняла подгадал с падением? Может, без нашего появления ему бы не удалось материализоваться?

— Тогда тем более я ни при чём! — Варвара, встряхнув волосами, решительно помотала головой. — Если Вальтеру для материализации нужно было чьё-то появление, то явно твоё, а не моё. Это же было твоё дело! И Дан так считал, помнишь?

— Ну, Дана-то понять как раз можно, — кивнул Киш. — У него, по-видимому, с самого начала были критерии отбора, и ты им не соответствовала. Из нас двоих только я писал о дефенестрации.

— Писать о дефенестрации — это было обязательное условие? — Варвара посмотрела на него заинтересованно.

— Похоже, что так, — Киш задумчиво бросил в воду ещё один кусочек хлеба и посмотрел на еле заметные круги. — Само имя Вальтера Эго сохранилось только благодаря давней записи и, может быть, каким-нибудь генеалогическим древам, которые по сути — те же самые записи. А значит, связью между ним и нами служил текст. Точнее, между нами и его именем. Из этого логично было предположить, что связь времён в случае с Менялой без текста установить невозможно. Понимаешь? Текст, собственно, и есть один из видов связи времён — только не физической, а интеллектуальной. Поэтому для начала надо было воссоздать интеллектуальную текстовую связь из нашего времени — как бы навстречу древнему тексту, где упоминается Вальтер. Мой друг Валерий, который кое-что понимает в создании текстов, утверждает, что настоящий текст — это энергия, передаваемая сквозь времена и пространства. По-видимому, и здесь была задача создать такой интеллектуально-энергетический мост. А затем преобразовать интеллектуальную связь в материальную — устроив массовую дефенестрацию. Логично предположить, что заказ на тексты о дефенестрации как раз и был размещён с расчётом на то, что связь с Менялой возникнет у одного из авторов текстов. Внешне так всё и получилось, и понятно, почему Дана интересовало не твоё влияние на материализацию Эго, а то, почему из всех авторов текстов о дефенестрации счастливчиком оказался я.

— Но ты же сам ему и объяснил, помнишь?

— Помнить-то помню, — охотно согласился Киш. — И даже думаю, что они для себя добавили ещё каких-то объяснений. Например, что я писал чернилами и гусиным пером на латыни — так же, как, по-видимому, был создан текст монаха-доминиканца, сохранивший имя Вальтера Эго. Но, знаешь, что я тебе скажу? — Киш сделал паузу и посмотрел на Варвару: она, словно почувствовав его взгляд, тоже повернула голову, и следующую фразу он произнёс, глядя ей в глаза: — Но я-то точно знаю, — негромко продолжил он, — что всё это — лишь вторичные, поверхностные, внешние объяснения, совсем не главные. Главное было в том, что я перестал мечтать об установлении связи времён. Может быть, я оказался единственным из всех, кто писал о дефенестрации, кому стало наплевать. И это случилось благодаря тебе — с этим же ты не станешь спорить? Мы шли из парка, я был счастлив и думать забыл о дефенестрациях. И вот, когда я перестал ждать, оно и случилось.