в Париже в том же 1921 г. Кроме того, желая узнать мнение свидетеля, который до тех пор хранил молчание, она выслала статью дю Шейла сыну Нилуса — Сергею (назовем его молодым Нилусом), жившему тогда в Польше, с просьбой прокомментировать ее; молодой Нилус ответил на восьми машинописных страницах, датированных 25 марта 1936 г.

В его ответе «Америкэн хибру» нет признаков антисемитизма, но, вспоминая известную пословицу «яблоко от яблони недалеко падает», уместно рассказать здесь о предложении, которое четыре года спустя высказал молодой Нилус в письме на имя одного из нацистских вождей, Альфреда Розенберга, будущего наместника Германии на восточных оккупированных территориях и выразителя расистских идей. В марте 1940 г. молодой Нилус, будучи жителем Польши, вызвался помочь Розенбергу в его работе с еврейским населением, — и трудно предположить, будто молодой Нилус намеревался облегчить участь евреев.

Однако вернемся к письму 1936 г.: среди прочего молодой Нилус сообщает, что уже шесть лет, как в советской ссылке скончался его отец, но в основном он занят опровержением «выдумок» дю Шейла по поводу «Протоколов». Он настаивает, к примеру, что его отец никак не мог получить «Протоколы» от Рачковского через «мадам Комаровскую», ибо своими глазами видел, как в 1901 г. отец принял рукопись на французском языке от. Сухотина, причем тот сказал, что рукопись досталась ему от «вдовы одного дворянина из его уезда, которая после смерти мужа нашла бумаги в его столе». Это, мол, и есть «Протоколы», переведенные и опубликованные его отцом в 1905 г.; причем, утверждал молодой Нилус, сколько раз рукопись попадалась ему на глаза, а он при всем желании не может припомнить синей кляксы на первой странице.

Опровергая дю Шейла, молодой Нилус преподносит отца как набожного, без малейшей примеси мистики, и рачительного помещика, который до 1917 г. всегда жил в достатке. Из подробностей биографии он рассказывает, как в 1883 г. девятнадцатилетний Нилус бежал во Францию со своей не менее обеспеченной, но замужней кузиной тридцати восьми лет; как спустя год они возвратились в Россию с маленьким сыном Сергеем, а обманутый муж наотрез отказал в разводе; как провели еще несколько месяцев во Франции, и вскоре после этого, в 1895 г., царь признал двенадцатилетнего Сергея законнорожденным, а в остальное время они все благополучно жили вместе в России, пока не помешали большевики; как в 1906 г. старший Нилус пополнил счастливое семейство женой, которую привел в дом с благословения матери своего единственного сына.

В связи с «Протоколами» вызывает интерес свидетельство молодого Нилуса о том, что по возвращении его родителей в Россию в 1895 г. отец близко сошелся с тремя братьями Степановыми — Михаилом, Николаем и Филиппом. Ведь именно Ф.П. Степанов за пятнадцать лет до письма молодого Нилуса уверял, будто в 1895 г. Сухотин передал ему «Протоколы» в русском переводе, будто он снял с них копии и одна из этих копий в 1897 г. попала к Нилусу. Кроме того, по словам молодого Нилуса, его отец решил передать свой перевод «Протоколов» «господину Грингмуту» для серии статей в «Московских ведомостях», причем молодой Нилус утверждает, что помнит, как читал их в этой газете «зимой 1902–1903 г.». Поскольку единственная известная публикация «Протоколов» до 1905 г. появилась в «Знамени» Крушевана, выходит, что по части подробностей память молодого Нилуса дает осечки (он назвал совсем другую консервативную газету). Но не важно даже, что именно было известно ему о той первой публикации и когда именно он узнал о ней, — в любом случае молодой Нилус отстаивал роль отца как первого публикатора хотя бы в подтверждение того, что только его отец располагал редчайшим экземпляром «Протоколов».

Через два года после письма молодого Нилуса в «Америкэн хибру», т. е. в 1938 г., вышла в свет книга о «Протоколах», которую написал В.Л. Бурцев. Ббльшая часть книги посвящена построчному сравнительному анализу (гораздо более подробному, чем это сделал репортер «Таймс» Грейвз в 1921 г., приведя текстовые совпадения), и с его помощью автор доказывает, что в основу «Протоколов» положен памфлет 1864 г., принадлежащий перу Жоли. Затем следует объяснение событий, происшедших после фабрикации «Протоколов»; об этом же, хотя и в несколько ином ключе, говорится и в неопубликованной рукописи Бурцева.

Бурцев сообщает, к примеру, как один из последних шефов охранки, С.П. Белецкий, рассказывал ему в 1918 г., что у него и в мыслях никогда не было задействовать «Протоколы» в деле Бейлиса в 1911–1913 гг. Бурцев ссылается на разговор, который состоялся между ними в тюремной камере, где оба оказались по воле большевиков, и приводит следующие слова Белецкого: «Некоторые предлагали нам использовать “Сионистские протоколы”, но мы-то хорошо понимали, что это значило погубить все дело. Они были явной подделкой».

Ссылается Бурцев и на бывшего агента охранки Манасевича-Мануйлова, который, как утверждала в 1921 г. княгиня Радзивилл, якобы приложил руку к «Протоколам». На сей раз Бурцев вспоминает частную беседу дореволюционного времени, когда Мануйлов небрежно отозвался о «Протоколах» как о подлоге, в который «мог поверить только идиот».

Бурцев цитирует также письменное заявление, которое он заполучил в 1934 г. у одного из бывших руководителей охранки: тот будто бы расследовал историю с «Протоколами» в 1908 г. по указанию премьер-министра Столыпина (а возможно, в 1907 или 1906 г., вставляет Бурцев). Фамилия этого чиновника, некогда возглавлявшего Петербургскую охранку, обозначена в книге буквой «Г», а в рукописи названа полностью — Глобычев; вероятно, это генерал-майор К.И. Глобачев, принявший командование столичной охранкой в феврале 1915 г.

По словам Глобачева, «Протоколы» составил безвестный, но весьма предприимчивый сотрудник заграничной агентуры в Париже между 1896 и 1900 гг. — именно в 1900 г. «без ведома своего непосредственного» начальника (эти слова обеляют руководившего тогда заграничной агентурой Рачковского) он переслал свою подделку в Петербургскую охранку на имя полковника Пирамидова. Хотя Манасевич-Мануйлов и другие сразу начали прилагать усилия к тому, чтобы подложный документ попал в руки императору, свидетельствует Глобачев, добиться этого удалось лишь в 1905 г. стараниями Д.Ф. Трепова (в ноябре 1905 г. он стал дворцовым комендантом) и В.Ф. Джункозского, помощника московского губернатора.

Николай II, как утверждает Глобачев, нашел «Протоколы» правдоподобными, а произошло это как раз в те дни, когда всплеск антисемитской пропаганды, исходившей от правых группировок вроде «Союза русского народа», совпал с волной жесточайших погромов. Появление документа, представлявшего собой, скорее всего, очередную пропагандистскую подделку, побудило Столыпина в 1906 г. назначить дознание по «Протоколам». В представленном отчете два жандармских офицера — Мартынов и Васильев, уточняет Глобачев, — охарактеризовали «Протоколы» как подложные и в доказательство привели сведения, полученные от Ратаева из Парижа и от Гартинга из Берлина (оба находились в этих городах по линии заграничной агентуры, но только до июля 1906 г.). Прочитав отчет, император якобы распорядился: «Избавьтесь от “Протоколов”.