– Здесь материалы о Хорти, – развеял его мечтательную улыбку Родль, положив на стол новую папку. – Извините за задержку. Только что доставили.

– Опять этот Хорти! Каждый раз, когда я пытаюсь полюбоваться прелестями «вдовы», вы, Родль, немедленно подсовываете мне кого-то из провинциальных фюреров: не Муссолини, так Тисо, не Антонеску, так Хорти!

– Служба, господин оберштурмбаннфюрер.

– Но к Власову… к Власову мы еще вернемся, Родль.

– Командир формирующейся 1-й дивизии РОА полковник Буняченко, – как положено, представился хозяин дивизионного городка, хотя Власов уже был знаком с ним.

Этот среднего роста, кряжистый мужик, крестьянский сын из какой-то глухой курской деревеньки, успел повоевать в Гражданскую, окончить Академию имени Фрунзе и встретить войну командиром 59-й стрелковой бригады, которую принял, когда она имела лишь чуть больше трети своего состава. А еще Власов знал, что полковник Сергей Буняченко в плен не сдавался, а был захвачен румынской разведгруппой после того, как почти вся его бригада полегла под непрерывными ударами танков, артиллерии и авиации противника.

Однако эта строка из его фронтовой биографии смущала только Кёстринга да Кейтеля, но не командарма РОА. Наоборот, армейская судьба Буняченко[76] очень напоминала его собственную судьбу.

– Меандров, а также Мальцев со своими асами, уже здесь?

– Так точно. А также генералы Закутный, Малышкин и Благовещенский, подполковник Шатов и несколько других офицеров. Иметь командирами двух эскадрилий Русской Освободительной Армии двух Героев Советского Союза – это чего-то да стоит! Уже хотя бы в чисто пропагандистском плане. Но сразу же просил бы подчинить авиаторов штабу моей дивизии. Это улучшит взаимодействие.

– Исключено, – резко ответил Власов. – Немцы дают добро уже даже на формирование трех дивизий, хотя по третьей вопрос еще не решен. Но в любом случае эскадрильи будут находиться под командованием полковника Мальцева, который недавно назначен командующим военно-воздушными силами РОА.

– Вряд ли мы успеем сформировать три дивизии. Тут дай бог одну по штатам военного времени укомплектовать.

– Сам об этом думаю, однако немецкий генералитет о подобных настроениях знать не должен.

– Понимаю: пока генштабисты делают вид, будто у них на фронтах все относительно хорошо, мы будем делать вид, что верим, будто их армия все еще непобедима.

Власов недовольно покряхтел, однако промолчал. Он считал, что право на скептические оценки положения гитлеровской армии имеет только он, все остальные обязаны играть в ту игру, которую им предлагают фюрер и Геббельс.

Прежде чем войти в комнату, в которой собрался костяк армии, Буняченко завел Власова и начальника штаба в свой скромно обставленный кабинет, в котором еще несколько месяцев назад ютился исчезнувший где-то в районе «Атлантического вала» командир егерского полка. Там комдив достал бутылку «Наполеона», из тех, которые привез с собой из Франции, и наполнил рюмки.

– За формирование 1-й дивизии как основы Русской Освободительной Армии, господа! – провозгласил он тост на правах хозяина.

– Это правда, что русские батальоны прекрасно проявили себя во Франции?

– Там они держали фронт против англичан и американцев, а это не то же самое, что воевать против своих, русских. Особенно хорошо зарекомендовали себя русские летчики, совершавшие налеты на Англию и прикрывавшие «Атлантический вал». Некоторые бойцы русских добровольческих подразделений прямо говорили мне, что против своих, русских, сражаться вряд ли решились бы. А так получается, что сражаются-то они против врагов России, против империалистов, пусть даже и объявивших себя на какое-то время ее союзниками.

– Так что вы предлагаете, чтобы и мы со своей первой дивизией РОА тоже просились на Западный фронт? – вмешался в их разговор начштаба армии Трухин.

– Это было бы неплохим решением «русского вопроса», – уклончиво заметил Буняченко.

– Нет уж, не для того мы формируем свою Освободительную армию, чтобы терять лучшие силы на западных фронтах!

– Однако поверьте, профессор, что для боевых действий на «русском фронте» наших солдат нужно очень хорошо готовить идеологически. Да и психологически – тоже.

– Какой-то процент солдат, естественно, отсеется.

– Значительный процент, смею вас заверить.

– Но когда остальные убедятся, что даже после добровольной сдачи в плен советским войскам коммунисты их не пощадят, – присмиреют и будут воевать, как положено солдатам РОА.

Буняченко не стал возражать, однако командарму показалось, что убедить его в своей правоте Трухину так и не удалось. При этом он прекрасно понимал, что комдив пока еще несуществующей дивизии[77] отдает себе отчет в том, как настроены многие бывшие пленные, наивно полагавшие, что добровольной сдачи в плен советским войскам будет достаточно для их помилования.

Встретившись с командным составом армии, Власов вкратце доложил о своих переговорах с Гиммлером, Кейтелем и Герингом, а также сообщил, что для вооружения 1-й дивизии Буняченко Генштаб вермахта выделяет двенадцать танков Т-34, захваченных в боях с Красной Армией, сто орудий различного калибра, достаточное количество снарядов, автомашин, пулеметов и автоматического оружия. То есть по своему вооружению дивизия РОА не будет уступать самым отборным дивизиям СС.

После этого он представил в качестве командира 2-й дивизии РОА, к формированию которой еще только нужно будет приступать, бывшего комдива Красной Армии полковника Григория Зверева[78], и вкратце пересказал то, что услышал о положении на фронтах и международной политической обстановке от вермахтовских штабистов. Только после этого командарм предложил каждому из присутствующих «доложить о своей деятельности на вверенном ему участке». И первым предоставил слово полковнику Мальцеву.

– Господин командующий, господа генералы и офицеры Русской Освободительной Армии, – начал Мальцев хорошо поставленным голосом опытного оратора. – Докладываю, что на днях я встречался с представителем рейхсмаршала Геринга, генералом Ашенбреннером[79]. Генерал уведомил меня, что Геринг разрешил проводить агитацию в лагерных бараках, в которых содержатся пленные советские летчики. Как известно, раньше летчики были на особом учете командования люфтваффе, и оно не позволяло использовать русских летчиков-добровольцев где-либо, кроме своих авиачастей.