оно опровергает наивное допущение о тождестве элементов сознания реальным объектам. Как наглядно показали события военного времени[451], наша ментальность отличается бесстыдной наивностью, с которой мы судим о противнике, и в наших суждениях невольно предаются огласке наши собственные недостатки: мы просто-напросто обвиняем врага в своих собственных непризнанных ошибках. В другом человеке подмечается все, другого критикуют и осуждают, хотят улучшить его и воспитать. Нет ни малейшей надобности приводить примеры для доказательства моих слов, поскольку самые убедительные доводы в их пользу обнаруживаются в любой газете. Но предельно ясно, что все, происходящее в крупном масштабе, происходит также и в малом масштабе, внутри индивидуума. Наша ментальность по-прежнему примитивна настолько, что лишь отдельные ее функции и области сумели избавиться от этой склонности к установлению изначального мистического тождества с объектом. Первобытный человек обладает минимальным самосознанием при максимальной привязанности к объектам, и потому объект в его представлении способен оказывать прямое магическое воздействие. Вся примитивная магия и религия опираются на эти магические привязки, которые состоят всего-навсего из проекций на объект бессознательного содержания. Самосознание постепенно развивается из этого состояния исходного тождества и ступает далее «рука об руку» с дифференциацией между субъектом и объектом. За дифференциацией приходит понимание того, что некоторые признаки, ранее наивно приписываемые объекту, в действительности являются субъективными его свойствами. Пусть люди античности уже не верили в то, будто они сродни красным попугаям или крокодилам, их все равно преследовали магические фантазии. В этом отношении существенного шага вперед не случалось вплоть до эпохи Просвещения. Однако, как всем известно, наше самосознание изрядно отстает от фактического познания. Когда мы позволяем себе разозлиться на что-либо до безрассудства, не стоит предполагать, будто причина нашего гнева лежит целиком и полностью вовне, в разозлившем нас предмете или в человеке. Мы наделяем их силой вызывать у нас злость, а также, возможно, бессонницу или расстройство пищеварения. Обрушивая свое возмущение на некий объект, мы возмущаемся некоей бессознательной частью самих себя, которую проецируем на раздражающий нас объект.

[517] Таких проекций не счесть. Некоторые из них полезны и служат мостками, распределяющими течение либидо; другие вредны, но на практике их не воспринимают как препятствия, поскольку «вредные» проекции обычно располагаются вне нашего круга близких отношений. Исключение здесь составляют невротики: осознанно или бессознательно они вступают в столь тесные отношения со своим ближайшим окружением, что не в состоянии помешать даже «вредным» проекциям накладываться на объекты рядом и тем самым порождать конфликты. Потому невротику следует, если он ищет исцеления, раскрывать эти примитивные проекции намного яснее и подробнее, чем нормальному человеку. Да, нормальный человек создает точно такие же проекции, но они лучше распределяются: для полезных проекций выбираются объекты в непосредственной близости, а для «вредных» – более удаленные. Сходно мыслят и дикари: чужое для них – это нечто враждебное и злое. Такое различение служит конкретной цели, вот почему нормальный человек не испытывает ни малейшей потребности в осознании этих проекций, при всей их опасной иллюзорности. Военная психология выявила это обстоятельство отчетливо: любые действия моей страны справедливы, а все, что делают другие страны, – плохо. Средоточие всего порочного неизменно обнаруживается в нескольких километрах за вражеской передовой. В силу того, что индивидууму свойственна такая первобытная психология, всякая попытка сделать подобные стародавние проекции осознанными вызывает раздражение. Конечно, было бы неплохо улучшить отношения со своими ближними, но мы готовы к этому лишь при условии, что они станут отвечать нашим ожиданиям, то есть если они сделаются добровольными носителями наших проекций. А когда мы побуждаем себя осознать подобные проекции, они очень скоро начинают затруднять наши отношения с другими людьми, потому что исчезают те иллюзорные мостки, по которым растекаются столь свободно любовь и ненависть, и уже нет возможности избавиться, быстро и удовлетворительно, от всех мнимых добродетелей, будто бы призванных «возвысить» и «улучшить» других людей. Как следствие, возникает «запруженность» либидо, и в результате негативные проекции начинают осознаваться все больше и все чаще. Тогда индивидуум вынужден примерять к самому себе все то подлое, злое и пр., что он ранее без малейших сомнений приписывал другим и по поводу чего негодовал на протяжении всей своей жизни. В этой процедуре раздражает то, что, с одной стороны, человек убежден – если бы все люди поступали именно так, жизнь стала бы значительно проще; с другой стороны, он яростно сопротивляется полноценному применению этого принципа к самому себе. Сделай так все прочие, мир стал бы куда лучше, но поступать так самому поистине невыносимо!

[518] Невротик под воздействие своего заболевания принужден сделать такой шаг, но нормальный человек его не делает. Вместо того он проживает свое психическое социально или политически, в форме массового психоза, будь то война или революция. Существование реального врага, который предстает воплощением зла, является несказанным облегчением для совести. По крайней мере мы твердо знаем, кто олицетворяет происки дьявола, мы совершенно уверены, что причина наших бед находится вовне, а не в нас самих. Впрочем, стоит нам признать неприятные последствия истолкования на субъективном уровне, как становится понятно, что никоим образом невозможно признать, будто все дурные качества, возмущающие нас в других, в действительности суть наши собственные. На этом основании в наисквернейшее положение попадают величайшие моралисты, фанатичные воспитатели и усерднейшие реформаторы. Многое можно сказать о близости добра и зла и даже о прямом соотношении пар противоположностей, но это увело бы нас слишком далеко от темы.

[519] Разумеется, истолкование на субъективном уровне нельзя доводить до крайности. Скорее, нужно лишь критически исследовать свойства объекта, чтобы различать среди них реальные и мнимые. Нечто, поражающее меня в объекте, может быть его реальным свойством. Но чем субъективнее и эмоциональнее подобное впечатление, тем скорее окажется, что это свойство есть проекция. Хотя здесь необходимо провести существенное различие между качеством, фактически присущим объекту (без которого проекция не возникнет), и ценностью, значением или энергией этого качества. Не исключено, что на объект будет проецироваться качество, которого в действительности объект почти лишен (к примеру, вспомним о примитивной проекции магических качеств на неодушевленные объекты). Иначе обстоит дело с обыденными проекциями черт характера или сиюминутных установок. В этих случаях объект – зачастую некий повод к проекции или даже ее «приманивает». Как правило, так происходит тогда, когда объект сам не осознает наличие качества, и потому наблюдается прямое воздействие на бессознательное самого проецирующего. Все проекции провоцируют контрпроекции, когда объект не осознает качеств, проецируемых субъектом; точно так же аналитик отвечает на перенос контрпереносом, если в переносе проецируется некое содержание, им не осознаваемое, но в нем присутствующее[452]. Контрперенос в таком