– Первая волна американских поселенцев, – медленно говорит Джим, – упорно называла Южную Калифорнию американским Средиземноморьем. – Он без отрыва смотрит в окно машины. – Теперь понятно почему. Такая же земля, такой же ландшафт, но вы посмотрите, как использовали все это греки.

– Вот как оно выглядело, – негромко говорит Джим. Все молчат и смотрят в окна.

Они заходят в деревенскую лавку, покупают простоквашу, брынзу, хлеб, оливки, апельсины, колбасу, рецину и узо[33]; хозяйка лавки не понимает ни слова по-английски, но зато прямо лучится приветливостью – приятный контраст со всеобщей алчностью в Египте.

Поближе к вечеру они преодолевают последний участок черного асфальтированного шоссе, которое тянется здесь вдоль пересохшего, спадающего к морю русла, и тормозят.

– Господи!

Джим выскакивает из машины. Этот самый, раз за разом повторяющийся сон, как он бродит по каким-то руинам, – после достопамятной попытки найти эль-моденскую школу, этот сон одолевает его чуть не ежедневно. Проснувшись, он всегда удивляется: придет же в голову такая ерунда.

Древние руины всегда обнесены заборами, там везде билетные кассы, указатели, таблички с объяснениями, гиды, посещение от стольких-то до стольких-то, очереди и обнесенные канатом участки, где «руками не трогать», и буфеты, и повсюду толкутся легионы туристов, старающихся понять, что же тут такого интересного, о чем, собственно, весь шум, – так ведь?

И – вот оно. Джим продирается сквозь кусты, влезает на груду обломков и оказывается в полуобвалившемся дверном проеме. Древняя церковь. Крестообразная планировка, у дальней стены – алтарь, заглубленный в тело холма. Все колонны упали и валяются теперь около стен.

Появляется остальная компания.

– Смотрите, – говорит Джим. – Церковь, скорее всего византийская, но ее строили из всего, что попало под руку. Колонны, вероятно, римские, но, может, и греческие. Вон те большие камни в стенах, которые совсем ноздреватые, они, наверное, минойские. Вытесаны за две тысячи лет до строительства этой церкви.

Сэнди согласно кивает, его лицо расплывается в улыбке:

– А вы посмотрите на пол, вон там, у входа. Дверь запиралась на что-то вроде большого шпингалета, когда ее открывали и закрывали, шпингалет царапал пол. Получился идеальный полукруг. – В полном восторге он разряжается знаменитым чапмэновским смехом.

Хэмфри и Анджела идут на северный склон холма, где виднеются почти не тронутые временем стены… небольшой крепости, что ли?

– Хорошо сохранилась, – замечает Сэнди.

– Венецианская, наверное, – говорит Джим. – На тысячу лет младше церкви.

– Знаешь, Джимбо, я просто не врубаюсь в такие временные масштабы.

– И я тоже.

С вершины холма открывается прекрасный обзор и моря, и, в другую сторону, ближайшей части острова. Единственный признак присутствия здесь людей – две ободранные лодки, косо лежащие на прибрежном песке. Одна из них покрыта брезентом, под которым что-то топорщится, наверное подвесной мотор. А так – полное безлюдие. Земля словно покинута всеми ее обитателями, эгейские просторы – ровная, гладкая плоскость.

– Давайте здесь остановимся, – предлагает Джим. – Двое могут спать в машине, а другие – прямо на песке, подстелим что-нибудь, и все в порядке. А еда у нас еще осталась.

Уже поздно, весь день они провели в пути, так что план встречает всеобщее одобрение.

Ужинать решено наверху, рядом с обвалившейся церковью. Солнце садится, оно уже почти коснулось земли. В воздухе легкая дымка, закатные лучи окрашивают холм сочным абрикосовым цветом, скалы из серых превратились в оранжевые. Высоко в небе висят замысловатые кружева ярко-розовых перистых облаков. Вывалившиеся из стен церкви плиты оказываются прекрасными столами и стульями.

Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.

– Назад, в бронзовый век.

Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.

– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.

– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.

– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!

– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.

– А вот я могу, – с полоборота заводится Сэнди.

– Слабо!

– Не слабо!

– Слабо!..

– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.

– Ладно, попробуем.

– Последнее поколение?

– Часть Греции.

Сэнди царапает на земле черточку.

– А предыдущее?

– То же самое.

Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.