— Наверх! — скомандовала я и полезла по водосточной трубе.

Мне снова не нужно было оглядываться, чтобы проверить, следует ли она за мной.

Не медля ни секунды, Танцовщица залезла на крышу и побежала к стоящему на ней чуланчику. Я открыла плохо прилаженную дверь. Этот приют не запирался на замок. Внутри хранились приставные лестницы, тряпки, ведра — вещи тяжелые и ничего не стоящие. Их оставляли на крыше, чтобы проще было убираться или сбрасывать сверху грязь. Многие наши приюты располагались в таких же неприметных местах.

Разная утварь была разложена на четыре кучи. Я отдернула свернутый брезент, подняла кусок половицы и достала из тайника мешочек, в котором лежали иглы, нитки и кое-какие целительные средства. Кроме того, в тайнике стоял глиняный кувшин с водой. Здесь пахло старой краской и сгнившей парусиной, зато было тихо и никто нас не видел.

Танцовщица вошла в чулан на крыше следом за мной. Вдвоем здесь было уже тесно. За очень редким исключением все наши приюты были очень-очень маленькими. Рассчитанными на то, чтобы одна представительница ордена Клинков отсиделась до прихода помощи.

Я только что выдала иностранке местоположение одного приюта… и намекнула на существование остальных!

Решив, что займусь этим потом, я ощупала свое лицо. Несмотря на прыжки и бег, маска не сползла. Кровь стучала у меня в ушах; я поняла, что вся дрожу. Я набрала в грудь воздуха и попыталась расслабиться.

— Северянка, ты едва не поплатилась жизнью, — сказала я.

— Еще раз прими мою благодарность. — Я услышала, как она прерывисто дышит. — Я повела себя недостойно.

Танцовщица никогда не рассказывала о своих соплеменниках, но я знала, что пардайны живут в высокогорных лесах. Их осталось очень мало. Я вспомнила, какой Калимпура показалась мне, когда я впервые попала сюда — а ведь тогда даже праздника не было!

— Ты в жизни не видела столько народу в одном месте.

Я еще не готова была раскрыться. Сначала надо было понять, что она здесь делает. Вряд ли богиня Лилия прислала ее из-за моря только ради того, чтобы помучить меня. Значит, дело в чем-то другом.

Танцовщица вздохнула:

— Я никогда не видела столько народу, даже если сложить все дни моей жизни… Прошу, скажи, кто ты?

«Думай, как Клинок, — велела я себе, — а не как ее бывшая ученица».

— Здесь мой город. Отвечай первая. Кто ты и зачем приехала сюда?

— Я… кое-что ищу. — Она внимательно посмотрела мне в глаза. — Бесценный изумруд, украденный несколько лет назад в Медных Холмах.

Меня!

По спине у меня пробежал холодок, несмотря на то что глаза и уши покраснели. Для чего я им понадобилась? Порабощенная, просидевшая много лет взаперти девочка, которую выпустили из темницы и научили убивать! Они сломали мне жизнь, а потом использовали меня… Зачем нужно звать меня назад?

Изнутри снова поднялся гнев — как желчь.

— Здесь ты ничего не найдешь! — закричала я на селю.

Сама не помню, как выхватила нож. Танцовщица нанесла мне удар ногой — такой сильный, что я вылетела из нашего ненадежного убежища.

У меня болела спина, дрожали ноги; открылась недавно затянувшаяся рана в предплечье. Выскочив на крышу, Танцовщица оказалась в слабой позиции. Я швырнула ее на живот, села на нее верхом и потянулась руками к ее горлу.

Она извернулась, сбросила меня и впилась когтями мне в бедро. Я лягнула ее, отскочила назад, встала на ноги и пошла на нее, держа нож в вытянутой руке. Теперь она подумает, прежде чем снова бросаться на меня.

Какое-то время мы кружили по крыше, тяжело дыша. Ни одна из нас не пыталась поразить глаза или горло другой. Значит, какие-то правила существовали и здесь. По крайней мере, до тех пор, пока кто-то из нас их не нарушит. Я не дам ей убить меня и не позволю увезти в Медные Холмы.

Одну наставницу я уже лишила жизни.

Танцовщица молниеносно развернулась, но я хорошо помнила этот прием. Танцовщица не учила меня нападать, зато научила защищаться, и я не забыла ее уроки. Выставив вперед плечо, я бросилась на нее, метя в грудь. В последний миг рука у меня дрогнула, и лезвие вонзилось в ее бедро.

Я отскочила от нее, тяжело дыша.

— Ты не убил меня, — тоже задыхаясь, проговорила Танцовщица.

— Больше я такой ошибки не повторю!

Какое-то время мы не приближались друг к другу, а только кружили по крыше. Наконец, сошлись и осыпали друг друга градом ударов. Я била наотмашь, попав в цель с полдюжины раз, но Танцовщица била еще сильнее; дважды она угодила мне в висок, и я падала на колени.

На сей раз Танцовщица прижала меня к крыше собственной тяжестью. Она выпустила когти на правой руке, готовясь убить, а левой сорвала с меня маску и накидку.

Ошеломленная, она смотрела на меня.

— Зелёная?!

— Ни дня я не была Изумрудом, — презрительно ответила я. Потом прорвались рыдания, затопившие красную реку гнева.

— Вставай! — сказал кто-то на селю.

Подняв голову, я увидела матушку Вишту. Она привела с собой еще пятерых Клинков, в том числе Яппу.

Пошатываясь, я поднялась.

— Вы как раз вовремя…

Матушка Вишта ударила меня мечом по голове — плашмя, но удар пришелся по синяку, который образовался после удара Танцовщицы. Взвыв от боли, я снова упала на колени.

Угрюмый голос матушки Вишты доносился как будто издалека:

— Калимпурцы взбунтовались. Все вопят о Праве смерти. Хуже того, ты показала наш приют чужестранке! — Матушка Вишта горячо дышала мне в лицо, затем наклонилась совсем близко.

Несмотря на охватившую меня боль, я разглядела ненависть в ее глазах.

— Зелёная, сегодня ты растоптала слишком много стебельков!

Нам связали руки и подвели к краю крыши; нас грубо спустили вниз, передавая из рук в руки. Потом с позором, как преступниц, провезли по взбудораженному городу. Каждый наш шаг был пыткой, каждый взгляд на Танцовщицу грозил смертным приговором.

Нас бросили в тюремную камеру под храмом. Я ни разу не бывала здесь, хотя камера находилась в том же сыром коридоре, что и наши тренировочные залы. Я всегда думала, что неприметная дверца ведет в какой-нибудь чулан.

Я сидела, прислонившись спиной к замшелой стене. Танцовщица устроилась напротив. Нам поставили большой кувшин с водой и металлическое ведерко поменьше — для помоев. Из окошка у дверцы и из трещины внизу мерцал какой-то свет; посреди камеры было очень темно. Мне казалось, что на мне нет живого места. После сегодняшнего дня удивляться не приходилось. Танцовщица тоже морщилась.

Очень долго мы с ней молча разглядывали друг друга. Несмотря на мрак, я заметила, что она щурится и плотно прижимает уши к голове — значит, злится. Я догадывалась, что и на моем лице застыло не самое приятное выражение. Все сомнения, нахлынувшие на меня, когда она произнесла слово «изумруд», вернулись и приводили меня в бешенство.