– Не знаю, куда ты собралась, но, похоже, путь неблизкий. – Она шмыгнула носом, а потом добавила: – Собаку далеко не отпускай, не садись к мужчинам в дорогие машины и держись подальше от полиции.

Видимо, она сама когда-то тоже провалилась в щель.

К тому моменту, как день начал таять в фиолетовых сумерках, мне удалось добраться до штата Нью-Йорк. Меня подвезли еще один раз: я прокатилась в кузове пустого лесовоза с десятком присыпанных опилками мужчин, которые старательно не обращали на меня внимания. Один даже скормил Баду остатки своего сэндвича с беконом. Когда меня высадили на перекрестке, незнакомец махнул рукой на прощание.

В ту ночь я спала в овчарне с тремя стенами. Овцы встретили нас встревоженным блеянием, бросая на Бада косые взгляды. Я заснула, думая о том, как мне не хватает дыхания Джейн и Сэмюэля где-то под ухом.

Мне приснилось, что ко мне тянутся белые пальцы, в темноте сверкает лисья ухмылка и голос Хавермайера говорит: «Они не перестанут тебя искать».

Только через пять дней, преодолев три сотни миль, украв дорожную карту на вокзале в Олбани и четыре раза чудом ускользнув от местной полиции, я, наконец, добралась до западной границы штата Нью-Йорк. Я бы, может, двигалась быстрее, если бы не увидела объявление о розыске.

На второе утро я зашла на почту, чтобы отправить письмо мистеру Локку, предварительно потоптавшись у входа и вытерев потные от волнения ладони. Но разве он не имел права знать, что я не осталась навечно заперта в чужом полумертвом мире? А если он попытается отправиться за мной, то ему придется сделать огромный крюк, отправившись в Японию. Ведь Локк не знает, что у меня есть другой, более простой путь домой, неприметный черный ход, который только и ждет, чтобы его открыли.

Я положила письмо на прилавок и только тогда увидела новенькое белое объявление, висящее на стене. С него смотрело мое собственное лицо, черно-белое и размытое.

В объявлении напечатали ту самую праздничную фотографию, которая так не понравилась моему отцу. На ней мое лицо казалось совсем юным и округлым, а волосы были так безжалостно прилизаны, что даже брови слегка приподнялись. Шея торчала из накрахмаленного воротничка, как у черепашки, которая опасливо выглядывает из панциря. Я покосилась на собственное отражение в окне почты – оттуда на меня взглянула пыльная, загорелая девушка с волосами, собранными в неаккуратный узел из косичек и жгутов, – и решила, что вряд ли меня кто-то узнает.

И все же я почувствовала, как по спине пробегает холодок при мысли о том, что каждый прохожий может знать мое имя и каждый полицейский высматривает в толпе робкую девочку с фотографии. Зачем Обществу все эти маски, перья и прочее краденое волшебство, когда в их распоряжении все механизмы цивилизованного общества?

После этого происшествия я решила передвигаться по извилистым проселочным дорогам и реже соглашалась, когда меня предлагали подвезти.

Но добравшись до Буффало, я так проголодалась и устала, что готова была рискнуть. Я вломилась в центральное отделение «Прачечных Буффало», умоляя дать мне любую работу, за которую можно получить деньги. Я была почти уверена, что меня тут же вышвырнут на улицу.

Однако оказалось, что у них заболели три работницы и недавно как раз привезли партию школьной формы из исправительного интерната, поэтому хозяйка прачечной всучила мне накрахмаленный белый фартук, сообщила о зарплате в тридцать три с половиной цента в час и отправила трудиться под началом мускулистой и угрюмой белой женщины по имени Большая Линда. Та окинула меня взглядом, выражавшим глубочайшее недоверие, и поручила встряхивать мокрую одежду и закладывать в гладильный каток для отжима.

– И не суй руки между валиками, если не хочешь, чтобы тебе оттяпало пальцы к чертовой матери, – добавила она.

Было непросто. (Если кто-то не согласен, что стирка – это трудно, ему просто никогда не доводилось перетаскивать с места на место несколько сотен мокрых шерстяных костюмов в душной прачечной в июльскую жару.) Воздух был таким влажным, что им было бы проще напиться, чем надышаться. Ватный белый пар набивался в легкие и хлюпал там, как слякоть. Через час мои руки начали дрожать, через два – ныть, а через три я уже их не чувствовала. Несколько мозолей, которые еще не успели зажить, порвались и начали сочиться.

Я продолжала работать. За неделю пути я успела научиться хотя бы этому: продолжай двигаться вперед, даже когда у тебя болят ноги, а твой пес уже не хромает, а попросту скачет на трех ногах; даже когда на ужин тебе перепало только три неспелых яблока; даже когда каждый незнакомец, каждое дуновение ветра может оказаться твоим врагом, который наконец настиг тебя.

И все же я продолжала идти вперед. Потела и страдала в недрах «Прачечных Буффало», но все еще оставалась жива и свободна и впервые в жизни действительно была собой. И совсем одна. Я на мгновение вспомнила, как мелькали в темноте смуглые руки и в темных глазах отражался мерцающий огонек на кончике сигареты, и внезапно ощутила пустоту в груди, болезненное отсутствие чего-то, как на месте вырванного зуба.

За всю смену со мной никто не заговорил, кроме темнокожей женщины с улыбкой, похожей на полумесяц, и южным акцентом. Когда она увидела меня, то перестала улыбаться и вздернула подбородок.

– И что же с тобой приключилось?

Я пожала плечами. Женщина покосилась на мою запачканную юбку, окинула взглядом исхудавшую фигуру, похожую на заготовку для пугала.

– Судя по всему, ты давно уже идешь куда-то на пустой желудок.

Я кивнула.

– И далеко еще идти?

Я снова кивнула. Она задумчиво облизала зубы, бросила очередную партию белья мне в тележку и ушла, качая головой.

Большая Линда разрешила мне поспать на куче тряпья («Но только сегодня, тут тебе не постоялый двор»), и мы с Бадом переночевали там, прижавшись друг к другу, будто птицы в гнезде, пропахшем щелоком. В предрассветной темноте нас разбудил колокол, означавший начало первой смены, и возле гнезда я обнаружила свиную ногу с хрящами и жиром для Бада и целую сковородку кукурузного хлеба для меня.

Я проработала еще половину смены, наскоро перемножила числа в уме, а потом пошла в кабинет хозяйки, извинилась, сообщила, что мне срочно нужно уходить, и попросила выплатить мне заработанную сумму в виде чека. Та надула губы и высказала все, что думает о бродягах, бездельницах и девчонках, которые сами не понимают, как им повезло, – но чек все-таки выписала.