– Нечестно издеваться надо мной, сэр. И к тому же очень невежливо.

– Да, некрасиво с моей стороны, – признал мистер Хейворд, и выражение его лица постепенно стало более серьезным. – По правде говоря, я рад за вас. Вы испытали чувство, без которого, уверен, я не мог бы жить, и я чрезвычайно счастлив за вас. Скажите, пожалуйста, какое стихотворение так сильно на вас подействовало?

Мэри открыла страницу, где была закладка.

– Вот это.

Она потянулась через стол и молча показала ему книгу.

– «Аббатство Тинтерн». – Мистер Хейворд поднял глаза и встретился взглядом с Мэри. – Как странно, что оно понравилось вам больше всего. Это и мое любимое стихотворение. Оно мне нравится больше всех произведений мистера Вордсворта.

Вдалеке Мэри услышала приглушенный гул городских улиц. Наверху дети бегали по детской, их ножки громко стучали по деревянному полу. В гостиной, напротив, стало удивительно тихо. В наступившей тишине она вдруг отчетливо ощутила присутствие мистера Хейворда, его руки, держащие книгу, белизну манжет на фоне темного сюртука.

– Я очень рад, – нежно произнес он, – что мы думаем об этом стихотворении одно и то же, что оно трогает вас так же, как и меня. Но я не удивлен. Я думаю, что у вас внутри есть способность чувствовать очень глубоко, вам нужно лишь позволить себе это.

Мэри не знала, что ответить. С улицы донесся крик уличной торговки вишнями.

– Круглые и спелые, пять пенсов за фунт.

Ее голос был чистым, отчетливым и очень громким. Мистер Хейворд встрепенулся и, казалось, пришел в себя. Он вернул книгу Мэри, достал из кармана свой экземпляр и принялся листать страницы, пока не нашел «Аббатство Тинтерн».

– Прежде чем мы поговорим о самом стихотворении, – сказал он более ровным тоном, – мне было бы интересно узнать, что заставило вас оценить его мощь?

Мэри задумалась над его вопросом. В прошлом ее инстинктивным желанием было ничего не говорить, как можно меньше раскрывать свою личность. Но теперь, набравшись смелости, она решила быть откровенной.

– Полагаю, у меня вошло в привычку разбирать и анализировать то, что я читаю, – начала она. – Действительно, именно так я воспринимаю вещи в целом. Но с «Аббатством Тинтерн» это не сработало. Как я ни старалась, мне не удавалось добраться до сути. Что-то все время ускользало от меня.

Она поерзала на стуле. Может быть, лиф ее нового платья немного тесноват? Внезапно Мэри бросило в жар, но она продолжала:

– Потом мне пришло в голову, что я использую неправильный подход. Я пыталась овладеть смыслом. Мне стало страшно разрушить то, что я хотела понять. Мне пришло в голову, что стихотворение, возможно, слишком хрупкий объект, чтобы выдержать вес чрезмерно рационального исследования.

Она провела пальцами по гладкому хлопку своего платья, играя складками, и вновь заговорила:

– Должна признаться, мне эта идея не очень понравилась. Эта мысль меня тревожила. Если я не могла уповать на свой разум, на что еще мне было полагаться?

– И как же вы поступили?

– Я сделала самый трудный выбор для подобного мне человека. Я оставила разум в покое. Я перестала изучать и выделять. Я больше не делала никаких пометок на полях. Я позволила себе просто читать и спокойно размышлять над прочитанным. А через несколько дней – когда я меньше всего этого ожидала – у меня случился прорыв. Только так я могу это объяснить.

– О да! – воскликнул мистер Хейворд. – Прорыв! Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду! Это момент, когда мы полностью проникаем в воображение поэта. Когда мы действительно понимаем, что он имел в виду.

– Да, – тихо ответила Мэри. – Именно это и произошло. Это было удивительное ощущение для меня, не похожее ни на что из всего, что я испытывала раньше.

– Вам следует гордиться собой, – заявил мистер Хейворд. – У многих людей такого никогда не получается. Я очень хочу знать, какие строки особенно повлияли на вас. Расскажите мне в подробностях, что вы почувствовали, когда читали их.

Мэри налила еще стакан лимонада и попыталась взять себя в руки. Ей не хотелось ошибиться. Она открыла книгу на отмеченной странице и начала объяснять:

– Поначалу стихотворение кажется и очень красивым, и очень простым. Поэт сидит под деревом на вершине холма и смотрит вниз на реку в долине.

– «Скиталец Уай, – пробормотал мистер Хейворд, – текущий в диких чащах»[6].

Мэри заметила, что он не заглядывает в книгу, а читает по памяти.

– Мистер Вордсворт очень талантливо описывает пейзаж. Мы чувствуем себя погруженными в «глухое, уединенное место».

Мистер Хейворд не торопил девушку, поэтому она глубоко вздохнула и продолжила:

– Все это получилось у него превосходно. Но стоит нам подумать, что замысел поэта разгадан, как мы понимаем, что автор вкладывал в строки гораздо более необычный смысл.

С нарастающим волнением Мэри переворачивала страницы книги.

– Мы начинаем понимать, что пейзаж, столь блестяще описанный поэтом, – это не просто вид, которым можно любоваться. Это нечто гораздо большее. Это не что иное, как средство, с помощью которого мы можем соединиться с высшей истиной. Если только мы позволим себе отдаться ее красоте, она преобразит нас… ибо тогда мы оставим позади «все горькое, томительное бремя всего непознаваемого мира» и станем тем, кем нам предназначено быть – «живой душой».

Она заговорила быстрее, переполненная трепетом понимания:

– В этом и суть, не так ли? Вот что хотел показать нам мистер Вордсворт. Как посредством единения с природой мы становимся едины с миром – как мы становимся «живой душой»!

– Да, да, – подхватил мистер Хейворд, приходя в такое же оживление, как и Мэри. – Вы поняли самую суть, мисс Беннет, по-настоящему поняли!

Он откинулся на спинку стула, очень взволнованный.

– Простите, что перебил вас, но, право же, я не мог удержаться.

Резко вскочив с места, мистер Хейворд подошел к окну и остановился, глядя на улицу. Мэри сидела совершенно неподвижно, чрезвычайно взволнованная и немного потрясенная. Никто из них не произнес ни слова, пока мистер Хейворд не вернулся к столу и снова не сел.

– Я уже говорил вам, мисс Беннет, что вы полны сюрпризов. Но я не ожидал, что вы так скоро удивите меня снова.

На краткий миг Мэри позволила себе насладиться его похвалой, заметив восхищение, с которым мистер Хейворд смотрел на нее, и это придало ей смелости сделать последнее признание:

– Вы просили меня описать, что я чувствовала, когда читала это стихотворение, сэр. Я надеюсь, что могу открыто вам признаться, не показавшись глупой… ох, мистер Хейворд… мне самой захотелось стать живой душой.