И он вернул меня в то время, когда появилась на свет Джинкс. Я наконец-то вспомнила.

* * *

Мне было семь. Все случилось утром того дня, когда умер дедушка. Я увидела себя в квартире бабушки Нетти, над бакалейной лавкой, в Бруклине. К бабушке меня отводила мать, когда у нее намечалась сверхурочная работа на швейной фабрике. И вот я сижу в кухне одна и слышу, как поднимается с постели бабушка Нетти, как тяжело она выходит из спальни, сует ноги в галоши, напяливает овчинную телогрейку. Значит, собралась разносить молоко по квартирам клиентов. Значит, мне придется сидеть в дедушкиной комнате. Сколько раз я просила бабушку не оставлять меня с дедушкой, потому что он все пытается сделать со мной что-то гадкое. Однако бабушка неумолима: дед прикован к постели, кто ж ему воды подаст в случае чего?

Бабка бьет меня по щеке, чтоб не возводила поклеп на уважаемого человека, который в воскресной школе проповеди читает. В следующий миг поворачивается ключ в замке, и вот я заперта с больным дедом, которому может понадобиться лекарство, подкладное судно – и еще кое-что.

Я припадаю к замочной скважине, кричу, что мне страшно, но бабкины шаги постепенно удаляются, хлопает входная дверь. Хотя дальше умолять бесполезно, я все равно стучусь, скребусь, всхлипываю. Дверь дедовой спальни, конечно, не поддается. Никто не идет меня спасать. Дед лежит на трех взбитых подушках, смотрит желтыми глазами. Щеки у него морщинистые, рот ввалился, потому что дед не надел зубной протез. Он велит мне принести воды. Нет, кричу я, ни за что. Не подойду к кровати, не дам себя коснуться. Дед отпирается – чего это я себе навыдумывала, он и в мыслях не имел дурного. Я ж его славная внученька, он меня любит, да и как не любить такую красотулечку? Вот сейчас он мне одну игру покажет. Не без труда дед откидывает одеяло, а пижамные штаны у него уж спущены, и причиндал стоит торчком. Я зажмуриваюсь и прошу Боженьку: пусть дед умрет, сейчас же, немедленно, чтоб я больше его не видела, чтоб я его штуку не трогала, чтоб я не…

* * *

Следующее, что я помню – запах роз. Когда я открыла глаза, дед лежал в гробу, лицо из желтого стало белым-пребелым, как-то странно надулось. Я такие гладкие лица только у манекенов видела. Вокруг деда полно людей, они плачут. Я боюсь шевельнуться. Моя молитва исполнилась, чудо произошло, но как, я в толк взять не могу. Оказывается, чтобы человек умер, достаточно об этом помолиться?

Кругом говорят, каким хорошим человеком был мой дед. Как его будет не хватать воскресной школе. И какая молодчина малышка Салли – полдня просидела в спальне с покойником. Суровое испытание для ребенка, тем более что уход в мир иной, судя по всему, был тяжелым, с судорогами и длительной агонией. Я ничего об этом не помню.

Это был мой первый провал.

Роджер вывел меня из состояния гипноза, и я сказала:

– Джинкс родилась, когда мой дед хотел растлить меня.

Новая попытка вызвать Джинкс не увенчалась успехом. Роджер объявил, что Джинкс вернется в день смерти деда и вспомнит все, что происходило тогда в спальне.

* * *

Джинкс открыла глаза. На сей раз я тоже как бы присутствовала в комнате – незримая, наблюдала за Джинкс. Она не знала, сколько времени провела наедине с дедом. Она пыталась открыть дверь; когда поняла, что это бесполезно, просто вжалась в стену, чтобы быть на максимальном расстоянии от дедовой кровати.

– Поди к дедуле, Салли, – манил дед. – Будь хорошей девочкой. Делай, как дедуля просит. Это же не больно.

Джинкс огляделась в поисках чего угодно – предлога для отказа, орудия для защиты. Затем шагнула к кровати, притворившись, что готова повиноваться, сделать, как хочет дед. Но, едва он потянулся к ней, Джинкс отскочила. Деду после нескольких попыток удалось-таки схватить ее за косичку. Он встащил Джинкс на кровать и сдернул с нее трусишки.

– Дедушку надо слушаться, Салли. Дедушка старенький, дедушке недолго жить осталось. Сейчас дедушка тебе кое-что покажет…

Джинкс визжала и извивалась, но некому было услышать ее, некому выручить. И тогда она сунула ручонки деду под мышки и принялась щекотать. Дед сразу откинулся на подушки, задергался, захихикал истерически. Джинкс повторила опыт. Маленькие пальчики заскользили по тощим бокам, и старик выпустил ее косичку.

– Это я тебе сейчас покажу! Я тебе покажу! – взвизгнула Джинкс.

– Перестань! – молил старик, давясь вымученным смехом. Он стал кататься по постели, спасаясь от вездесущих пальчиков; закашлялся. Джинк сообразила: пока она щекочет деда, он ничего дурного ей не сделает. Дед теперь дышал тяжело, с бульканьем. В следующую секунду его вырвало. Джинкс отшатнулась – очень уж мерзкий был запах. Дед лежал, распростертый на кровати, с выпученными глазами, с застывшим в диком оскале беззубым ртом. С подбородка капала блевотина.

Джинкс натянула трусики, села под дверью, прямо на пол, и принялась ждать.

Бабка, вернувшись, заохала:

– Бедная деточка, этакого насмотрелась!

– Он со мной плохое делал, – сказала Джинкс. – Я рада, что он теперь мертвый.

Бабка принялась хлестать ее по щекам. Хлестала и кричала:

– Чтоб я больше этих слов поганых от тебя не слышала! Злюка! Маленькая дрянь! Только попробуй, расскажи кому-нибудь – мигом в ад попадешь, гореть будешь заживо до скончания времен, дьяволово ты семя!

Джинкс вырвалась, выскочила из дому, не чувствуя холода, побежала. Скорее, скорее! Подальше от вони, от бабкиных оплеух, от дедовых выпученных глаз…

Я услышала голос Роджера, призывающий Джинкс вернуться в настоящее. Только Джинкс не повиновалась. Она хотела бежать, бежать, чтобы больше никогда не встречаться ни с Роджером, ни со мной. Она не желала ни возвращаться во мрак, ни оставлять меня в покое. По ее мнению, я не заслуживала покоя, не заслуживала свободы. А сама Джинкс не заслуживала вечного заточения. Но Роджер имел власть вернуть Джинкс. Я почувствовала, как он загоняет Джинкс обратно, а Джинкс услышала:

– Ты запомнишь ровно столько, сколько сочтешь нужным. Все, или часть, или ничего…

Я открыла глаза. Слезы катились по моим щекам.

– Роджер, Роджер! Я не хотела убивать деда! Сколько раз я жаловалась на него матери и бабке, а они меня не слушали! Никто мне не помог. Всем было плевать, что он меня растлевает. Когда я об этом заикалась, меня называла лгуньей и грязнухой. Мне так стыдно…

– Не надо винить себя в смерти деда.

– Я создала Джинкс из ужаса и гнева. Я должна принять ее обратно. Проведи слияние, Роджер, прошу тебя. Я виновата перед Джинкс. Нельзя было всю жизнь прятаться за ее спиной, взваливать на нее всю мою боль, и ненависть, и тоску, не давать ей радости ни на йоту.

Роджер велел мне сцепить пальцы рук.

– Джинкс, ты была рождена в муках и гневе. Теперь Салли хочет с тобой воссоединиться.

– Черта с два! – взвизгнула Джинкс. – Я – сама по себе. Я буду одна до скончания времен.