– Не надо! – выдохнула я. – Не бойтесь, я не причиню вам зла. Ни вам, ни Анне, ни папе. Я в порядке. У меня просто голова закружилась. Уже все прошло. Не надо волновать Анну. И вообще, мне уже пора.

Я почти бегом спустилась со второго этажа, проскочила через захламленную гостиную, успев подумать «Вот в таких комнатах и зарождается у людей клаустрофобия».

Появилась Анна.

– Не понимаю, куда запропастился Ларри. В Мексику он за тортом поехал, что ли?

– Мне пора идти. К сожалению, я не могу дожидаться Ларри – у меня важная встреча.

Вопросительный взгляд, затем – гримаса облегчения.

– Вот как? Что же вы, и торта не попробуете? Пенни с Пэтом так ждали вас.

Ох, как хотелось крикнуть ей в лицо: «Лжешь!» Но я натянула улыбку.

– Я на диете, мне лучше избегать подобных искушений.

– Понимаю. Скажу Ларри, что вы заходили.

– Привет ему передавайте.

– Он расстроится, что вы с ним разминулись.

Я поспешила уйти, пока Ларри нет. Что-то подсказывало: если увижу бывшего мужа, никакие приемы самоконтроля не помогут.

Уже подходя к автобусной остановке, я заметила машину. За рулем сидел Ларри. Он повернул голову и окликнул меня, однако я притворилась, будто не слышу и не вижу. Будто я – не я. Я ускорила шаг, потом побежала. Ларри дал задний ход.

– Салли! Ты не в ту сторону бежишь! Дом – он вон он! Садись в машину!

Я не рискнула ни ответить Ларри, ни даже взглянуть на него.

– Ты что, опять, Салли? Опять за старое?

Я продолжала идти. Я смотрела прямо перед собой, но краем глаза все-таки уловила отвращение на лице Ларри. В следующую секунду он переключил скорость. Машина резко рванула с места.

В автобусе пассажиры – кто украдкой, а кто и в открытую – наблюдали за молодой женщиной, которая, плача, заламывала пальцы.

Тот факт, что я сумела удержаться от провала и переключения, Роджер счел хорошим знаком.

– А на что я могла переключиться, Роджер?

– Воздержимся от обсуждения, Салли. Ситуация такова, что некоторые вещи лучше не вытаскивать из мрака.

Под мокрым песком проступил очередной скелет.

– Вообще-то, я думала, что цель применения глубинной психологии – извлечение на свет всего, что накопилось в подсознании, с тем, чтобы это все не спровоцировало симптомы недееспособности.

– Да, в большинстве случаев так и следует поступать, – закивал Роджер. – Но вам сейчас требуется время, чтобы свыкнуться с новой Салли. Ваше состояние нестабильно. Ваши чувства к близнецам ясно свидетельствуют: ярость готова прорваться наружу.

– Значит, я правильно сделала, что ретировалась?

Роджер снова кивнул.

– Это был первый тест на самоконтроль. Вот вам пример: когда испытывают на прочность новую дамбу, ее не подвергают в полном объеме тому давлению воды, на которое она изначально рассчитана. То же самое с вами. Вы должны постепенно увеличивать давление, чтобы шаг за шагом проверять и накапливать сопротивляемость.

– Изменения, произошедшие с моими детьми, причинили мне жестокую боль. Я почти не сомневалась, что сорвусь.

– Однако же вы не сорвались, и за это вам положена награда.

– Поведение мое будете модифицировать, да?

– Отчасти. Способ стар как мир. Хочешь закрепить хорошее – награди; хочешь изменить плохое – накажи. Хотя многие психиатры находят это неэтичным, есть и те, кто добился таким способом определенных успехов. Модификацию поведения они считают эффективным инструментом.

– Хорошо. Как будете меня награждать?

– А чего вы хотите в качестве награды?

– Прогулки по городу. С вами. Прямо сейчас.

Глаза Роджера затуманились, и я поспешно добавила:

– Разумеется, если, по-вашему, это неподходящий способ…

– Способ подходящий. И мне очень хочется пройтись с вами. Проблема в другом. У меня на сегодня еще люди записаны. Сами знаете, до чего неприятно, когда сеанс отменяют.

– Извините, я как-то не подумала. Чудовищный эгоизм с моей стороны. Сама-то я свободна, вот и забыла про других.

– Зато вечером я в вашем распоряжении, – произнес Роджер. – Куда пойдем – в ресторан, в театр или в дансинг?

– По-моему, можно всюду успеть. Или я жадничаю?

– Ваша награда – ваши правила.

Мне хотелось поцеловать Роджера, но я сдержалась. Счастья отпущено немного, нельзя его сразу все потратить. Как однажды заметил Фрэнсис Скотт Фицджеральд, остаток на эмоциональном счете становится все меньше. Нельзя допустить превышение кредита.

– Ладно, поброжу по городу в одиночестве, найду себе какое-нибудь интеллектуальное занятие до вечера. Пожалуй, изменившись, я и Нью-Йорк буду воспринимать иначе. Вы меня понимаете, Роджер?

– Не совсем. Могу лишь догадываться о ваших ощущениях. Вероятно, вам кажется, что вы вернулись в знакомый город после многолетнего отсутствия. Такое отсутствие не может не изменить человека, а человек изменившийся видит все иначе. Под непривычным углом.

Мы договорились встретиться в «Дочери лошадника», поужинать и поехать на спектакль из категории «не для всех». Роджер проводил меня до двери, и там-то я изловчилась – прильнула к его губам. Он опешил. Застыл. Окаменел. Через секунду его отпустило. Правда, он не ответил на мой поцелуй, но и не отстранился. Спасибо и на том.

* * *

Раз мы все равно назначили встречу в «Вилледж», я решила поехать прямо туда. До Вашингтон-сквер я добралась на метро, вышла, и, к своему удовольствию, наткнулась на вернисаж под открытым небом.

От созерцания картин возникли новые чувства; впрочем, они казались мне странно знакомыми. Я от них отмахнулась, понаблюдала за шахматистами в парке, за детьми в песочнице.

В пять я вошла в кофейню, где у нас была назначена встреча.

В «Дочери лошадника» был праздник по случаю расширения площади. Ступив в дополнительный зал, я обнаружила, что стены в нем, как и в старом зале, оклеены европейскими газетами, только не пожелтевшими от времени, а свеженькими. Этакая опереточная нищета. Полный диссонанс со старым залом. Может, когда эти газеты пожелтеют, между двумя помещениями и появится некое подобие единого стилистического решения.

Эйб Коломбо заметил меня и вышел из-за барной стойки. Вид у него был недовольный.

– Ты, Нола, здесь персона нон-грата.

Я подумала, что ослышалась.

– Человеку, который портит чужие картины, в нашем заведении не место, – продолжал Эйб.

– Ничего не понимаю.

– Со своими работами ты что хочешь вольна делать. Жги их, рви, кромсай, сколько влезет. Не возбраняется. Но портить произведения других художников – это низость.