Ни Пестель, ни Сергей Муравьев-Апостол на следствии не распространялись на тему взаимной ненависти и смертельной вражды. В показаниях Пестеля практически не звучит и тема борьбы лично с Трубецким. Более того, злобный авантюрист и цареубийца Пестель в декабре 1825 года хладнокровно сдался властям. А «мирного» Сергея Муравьева-Апостола почти неделю усмирял пехотный корпус. Обезвредить подполковника власти смогли только попаданием картечи в голову.

Рассказывая об этом противостоянии, Трубецкой пытался выиграть время, дать Ипполиту Муравьеву-Апостолу возможность доехать добрата.

* * *

В связи с восстанием Черниговского полка императору Николаю I, только что вступившему на престол, пришлось пережить много неприятных минут. Ситуация казалась еще более угрожающей, чем была 14 декабря: о том, что происходит на юге, оперативных сведений не было.

5 января, в день получения известия о мятеже Николай I писал цесаревичу Константину: «Я… не могу не опасаться, как бы Полтавский полк, командуемый Тизенгаузеном, который еще не арестован, а также Ахтырский гусарский и конная батарея, командиры которых тоже должны были быть арестованы, не присоединились к восставшим. Князь Волконский, который поблизости, вероятно, присоединится к ним. Таким образом, наберется от 6.000 до 7.000 человек, если не окажется честных людей, которые сумеют удержать порядок»[469].

Но уже 9 января в столицу пришло известие о подавлении восстания. В тот же день Трубецкой получил от следствия вопрос следующего содержания: «Кто дал прапорщику квартирмейстерской части Ипполиту Муравьеву-Апостолу прокламации, которые он из Петербурга отвез к Сергею Муравьеву-Апостолу? Кто составил их и какого они содержания»?

На этот вопрос князь отвечал: «Я ничего не знаю о сей прокламации и в первый раз о ней слышу. Я уже показывал, что я дал ему к брату его письмо на французском языке, о котором уже я был спрашиван в Комитете, а что он еще получал и от кого, мне неизвестно»[470].

Опираясь на показания прапорщика Мозалевского от 2 января – о том, что Ипполит приехал в Васильков до молебна на площади, – следователи хотели знать, не был ли Трубецкой автором прочитанного после этого приезда «Православного катехизиса». Трубецкой отвечал отрицательно, и в данном случае говорил правду. Однако 9 января князь не мог не понять: Ипполит Муравьев-Апостол увиделся с братом. Но, поскольку следствие располагает какими-то сведениями об этой поездке помимо тех, которые сообщил он сам, Сергею Муравьеву-Апостолу выполнить их совместный план не удалось. Судьба Трубецкого теперь напрямую зависела от того, как руководители южан – и прежде всего сам Муравьев-Апостол – будут вести себя на допросах.

Самое страшное, что могло бы произойти в ходе следствия над Трубецким – это, конечно, не выявление деталей его противостояния с Пестелем. И даже не выяснение планов, которые они с Муравьевым-Апостолом строили в 1825 году. Смертный приговор Трубецкому стал бы неминуемым, если бы следствие заинтересовалось деятельностью в Киеве генерала Эртеля. Или всплыло бы истинное содержание письма, отправленного накануне 14 декабря в Васильков.

* * *

Пестель был доставлен в Петербург 3 января 1826 года. И если на первых допросах в Тульчине он отговаривался полным «незнанием» о тайном обществе, то в Петербурге ему пришлось изменить тактику и начать давать признательные показания.

Ситуация, в которой в самом начале следствия оказался Пестель, была крайне сложной. Когда его доставили в Петербург, царь и те, кто исполнял его волю в Следственной комиссии, уже прекрасно понимали, что имеют дело с руководителем заговора. Следствие располагало множеством уличающих полковника показаний участников и Северного, и Южного обществ.

Император Николай I в мемуарах называл Пестеля «извергом» – и, видимо, с самого начала рассматривал его как главного обвиняемого. Южному лидеру пришлось отвечать за все преступления заговорщиков с начала существования тайных обществ. По свидетельству знаменитого духовника православных арестантов Петра Мысловского, «никто из подсудимых не был спрашиван в Комиссии более его (Пестеля. – О.К.); никто не выдержал столько очных ставок, как опять он же».

Тот же Мысловский был убежден: Пестель на следствии остался «равен себе самому». Это утверждение верно: следователям так и не удалось сломить его волю и мужество. Южный лидер остался таким же, каким был раньше: человеком умным, смелым и стойким, способным на крайне рискованные шаги – пусть даже и не безупречные с точки зрения «чистой» морали, и при этом умеющим отвечать за свои поступки.

Практически сразу же Пестель вступил со следователями в некие «особые отношения» – слухи о которых проникли даже за стены Петропавловской крепости. Так, глубоко сочувствовавший южному лидеру декабрист Андрей Розен написал в своих мемуарах: «Пестеля до того замучили вопросными пунктами, различными обвинениями, частыми очными ставками, что он, страдая сверх того от болезни, сделал упрек комиссии, выпросил лист бумаги и в самой комиссии написал для себя вопросные пункты: «Вот, господа, каким образом логически следует вести и раскрыть дело, по таким вопросам получите удовлетворительный ответ».

Аналогичные сведения имел в своем распоряжении и хорошо информированный Александр Тургенев – родной брат политического эмигранта Николая Тургенева, приятель Пушкина, известный своими придворными связями. Александр Тургенев не сочувствовал Пестелю, подобно императору, считал его «извергом». И отмечал в письме к брату, что в период следствия «слышал» о том, как «Пестель, играя совестию своею и судьбою людей, предлагал составлять вопросы, на кои ему же отвечать надлежало».

Трудно сказать наверняка, насколько подобные утверждения верны в деталях. Точно можно утверждать лишь одно: предложенная Пестелем в показаниях схема ответов была принята Следственной комиссией. Следствие над Пестелем во многом предопределило ход всего процесса по делу о «злоумышленных тайных обществах».

Схема, предложенная Пестелем следствию, была проста: полная откровенность в рассказе об идейной и организационной сторонах заговора – и взамен возможность умолчать о реальной подготовке вполне реальной революции в России.

Южный лидер был необычайно откровенен на допросах – в том, что касалось о структуры тайных обществ, их идейной эволюции, тех людей, которые на разных этапах входили в тайное общество. Рассказал он и о проектах цареубийства, постоянно возникавших на протяжении десятилетнего существования заговора. Но при этом он умолчал о главном – о своей деятельности в тульчинском штабе, о том, кто и каким образом должен был вести революционную армию на столицы.

Тактика южного лидера отвела, например, смертный приговор от Алексея Юшневского. История с Эртелем, которую Пестель, скорее всего, хорошо знал, была такого же свойства: Трубецкой действовал в сугубо практической плоскости, спасая – с помощью служебного положения, связей и влияния – тайное общество от разгрома.