– Лиза, Степаныч! Уходите в лес. Ждите нас на точке «два». Настройтесь прикрыть нас в случае шумного отхода, но если до полуночи не появимся, уходите на последний объект сами. Там по обстоятельствам. Я, кажись, хвост нагрел!

– Как рана? – поинтересовалась Пешкова, восседая на соломе.

– Жить буду… Недолго только.

– Доктор что?

– Отдыхает… С полчасика… Вместе с медичкой своей. Все, сваливаем разными улицами.

– Командир, живи давай! – бросил Сергачев и подмигнул.

– Постараемся. Серега, жми.

Мотоцикл затарахтел и помчался вправо. Телега потащилась влево.

Над разведчиками нависала угроза…

…Колонна военнопленных медленно двигалась по окраине Инстербурга с юга на север. Около двухсот красноармейцев гитлеровцы выгрузили в полдень на станции, а теперь вели мимо местечка Георгенбург, позволив на короткое время полюбоваться красотами местных замков и садов, подышать свежим воздухом и половить лучи солнца. Два дня пути в закрытых вагонах, в духоте и смраде, под лаем собак и криками фашистов, без еды и со скудными запасами воды вымотали пленных до невозможности. Они понуро плелись по выложенной камнем улочке, иногда бросая ненавистные, еще реже любопытные взгляды на шарахающихся горожан и местные достопримечательности. Взвод солдат СД с двумя мотоциклетами и полудюжиной собак выглядел бодрее, внимательно следя за подопечными. Не дай бог, побег, коих уже случалось на памяти охранников множество, или посягательство на жизни и благополучие пруссаков, проходящих мимо.

Помыслов бежать в прусском городке у военнопленных почти и не возникало – было бы полным бредом пытаться ускользнуть от взоров фрицев и горожан в густонаселенном пункте в глубоком тылу, далеко от фронта. Но когда раздались выстрелы и не важно стало, что фашисты стреляли друг в друга, пленные встрепенулись, опомнились и поначалу разрозненно, а через минуту дружно побежали в сторону кладбища, под прикрытие кустов роз и шиповника, вязов и кленов, за внушительных размеров памятники и склепы. Кого-то настигали пули опомнившихся охранников, за кем-то рванули псы, но в основном гитлеровцы были поглощены боем с внезапно объявившимся противником в форме вермахта. Ими оказались сержант Машков и рядовой Селезень…

Выхватив из мотоколяски по автомату, разведчики открыли огонь на поражение, поравнявшись с офицером СД и сворой собак, которых вел здоровенный детина с закатанными по локоть рукавами. Их Василий срезал первой очередью, изрядно потрепав псов. Собаки заскулили, стали дергаться в стороны, повалившийся поводырь придавил парочку из них, запутал ремни, офицер с простреленной грудью отлетел в толпу пленных, где его быстро «прибрали». Селезень услышал окрик командира о перезарядке и стал стрелять сам: коротко, точно, размеренно. Затем его сменил Машков. И пошло-поехало!

Гитлеровцы, теряя раненых и убитых, сиганули к стенам длинного приземистого склада, но отсутствие дверей и окон сыграло с ними злую роковую шутку. Они один за другим выбывали из боя, оставляя тела в крапиве и огрызаясь беспорядочным огнем из винтовок в источник нападения и в беглых красноармейцев.

К мотоциклу, бак и колеса которого уже оказались пробитыми, подскочили трое пленных и попытались спрятаться за транспортом и спинами странных «немцев», спасших их.

– Свои! – крикнул в пылу стрельбы Селезень. – Диверсанты. Какого хрена зенки вылупил? Хватай ствол, помогай.

– Есть.

– Поняли.

Радостные, но тем не менее все еще напряженные и испуганные бойцы в рваных, грязных гимнастерках стали собирать трофейное оружие, один из них упал с пробитым горлом. Машков сунул ближнему солдатику пистолет:

– Зазря не мочи. Береги патроны. Стреляй выборочно и целься, твою мать!

– Ага, – боец кивнул, разглядывая «парабеллум», его глаза возбужденно сияли, руки тряслись, – наши… На-аши-и! Мужики-и.

Вместо стрельбы он трогал плечо и спину сержанта, словно удостоверялся в реальности помощи и свободы, в частичке Красной Армии здесь, у черта на куличках. Но чиркнувшая по металлу мотоцикла пуля, срикошетившая в его плечо, вернула пленного в реалии боя. Он, не замечая крови от царапины на руке, вскинул пистолет и стал метиться в маячивших поодаль врагов.

Всего три минуты скоротечного боя, больше похожего на бойню охранников разбежавшейся колонны напавшими диверсантами, позволили большей части пленных бежать. Конечно, почти всех их потом словят, кого казнят, кого снова упекут в концлагерь, до которого гитлеровцы пока так и не довели их, но кому-то повезет больше – десяток бойцов растворится в местных лесах.

– Харэ, парни! Сваливаем, – опомнился Машков, отпрянул от теплого мотора мотоцикла и свистнул Селезню, – Серега, хватай их и уходите за склад, в обратку от кладбища. Я прикрою вас тут.

– Да щас-с! Командир, ты чего? Мы тебя лечили не для подвига смертничка. Уходим все.

Пальба стала стихать – большинство фрицев валялось вдоль улицы, другие попрятались за складом и звали подмогу. Возле разведчиков собралось пятеро освобожденных пленных, внимательно наблюдавших за лжеофицером с перебинтованным телом.

– Сержант Машков, разведывательно-диверсионная группа НКГБ СССР, – сообщил он в эти чумазые сосредоточенные лица, – если что, ребятки, слушайтесь этого болтуна и шустряка, – Василий сморщился от боли, сжал зубы и сквозь них прошипел: – Слышали меня? Подчиняться ему. Это лучший диверсант в мире! И мне по хрену, что среди вас… среди вас может оказаться офицер, командование отдаю… Сереге. Вот же, блин!

– Что с тобой, сержант?

– Смотри… Рана в животе.

– Не жилец, мля!

Селезень подскочил к командиру, грубо хватанул его и повернул к себе – ниже ремня расползалось темное пятно. Видать, в пылу боя пуля пролетела под днищем мотоцикла. Машков застонал:

– Ты слышал, твою бога душу мать?! Серега, вали отсюда. Скажи нашим… Скажи… Нет, ничего не говори… Степаныча береги… Он молодец, много сделал… И Лизку… Все, ешкин кот! Дуйте…

Селезень понял все. И то, что сержанту осталось жить считаные минуты от смертельной раны, добавленной к прежней, и что его уже не переубедить пытаться скрыться.

– Мля-я, как не хочется умирать, Серый! Ты бы знал… Бегите, в обратку бегите… Фрицы не ожидают, что вы туда… Против правил… Холодает, блин… Видать, дождь буд…

Селезень посмотрел на небо – солнце скатывалось к горизонту, уже прячась за островерхий шпиль замка Инстербурга и отливая бронзой по его черепичным крышам. «Отходит Вася!» – понял разведчик и крепко сжал ладонь друга.

– Держись огурцом, командир! И жди меня там… ТАМ!

Он сунул сержанту гранату и пару магазинов от «МП-38/40». Жестом показал бойцам направление движения и, тряхнув руку Машкова, ринулся к забору. Остальные молча кивнули умирающему, благодарно и сочувственно, а затем по одному устремились за разведчиком.

Машков стрелял по врагу еще семь минут, сначала горланя, а потом все тише и тише напевая: