Лео Драйер. Лео Драйер здесь, в Освенциме, невозмутимый и облеченный властью. На нем снова был монокль, черный шелковый шнурок лежал на его лице, словно спящее насекомое, и даже сквозь свой страх Алиса чувствовала уверенность, которая исходила от Драйера.

— Итак, — сказал он мягко, — ты думала, что сможешь избежать реалий Бухенвальда, заключив сделку с этим идиотом Карлом Кохом, баронесса?

— Долго же вы понимали, какой он идиот на самом деле, — парировала Алиса.

— Это неважно. С ним легко разобраться, — сказал Драйер. — Ты была большей идиоткой, когда считала, что сможешь обмануть нас. Но с тобой тоже разберутся.

— Как именно? И что в твоем понимании значит «легко»? Я спрашиваю, потому что это меня касается, а не просто из праздного любопытства, — сказала Алиса и подумала: ну, все более-менее хорошо, хотя к концу голос чуть-чуть дрогнул. Черт.

Если Драйер и услышал дрожь, он не подал виду.

Он сказал:

— Сегодня, моя дорогая, ты заплатишь за свою наивную надменность в Бухенвальде. Сегодня люди Милднера будут тянуть жребий на тебя.

При этих словах мужчины подвинулись вперед, и, пока двое из них держали ее руки у нее за спиной, два других раздели ее. Они не торопились, смеялись, когда она пыталась ударить их ногой, клали каждый предмет ее одежды на кресло, рассматривая ее тело на каждом этапе.

— Слишком худа, на мой вкус, — сказал один из них, а другой, будто извиняя ее, ответил:

— Но это лагеря. Они всегда выглядят полудистрофичными.

Они перенесли ее на длинный глубокий диван, и один из них встал ее сторожить, а другие столпились вокруг стола, чтобы по очереди вытянуть карту из колоды, предложенной самым молодым из офицеров.

— Кто вытягивает самую высокую, идет первым, — сказал один из них, взглянув на Милднера, который безразлично кивнул.

Они прервались, чтобы осушить свои стаканы: Алиса подумала, они пьют какую-то настойку или, может быть, тминную водку. Некоторые из них явно пьянели, но никто не казался неспособным сделать то, что они намеревались. Ни Драйер, ни Милднер не принимали участия в жеребьевке, и, когда с этим было покончено, Милднер отделился от них и подошел к двери, как будто чтобы охранять вход, но Лео Драйер оставался там же, где стоял, облокотившись одной рукой на высокую узкую полку над печкой.

— Постарайтесь, чтобы сука не забеременела, — сказал он развязно, и впервые Алиса увидела проблеск смущения на некоторых лицах и поняла, что, хотя большинство из них не испытывали какой-то конкретной неловкости или вины из-за изнасилования предательницы, им была неприятна мысль делать это друг перед другом.

На протяжении всего следующего часа Лео Драйер едва ли отвел глаза от Алисы. Он стоял лицом к глубокому старому дивану, небрежно положив одну руку на полку над печкой, медленно потягивая свой напиток. Один раз он жестом приказал молодому офицеру заново наполнить его стакан, но кроме этого он едва ли двигался. Свет от печки разливался вокруг него, и Алиса знала, что, когда самые худшие воспоминания сегодняшней ночи слегка поблекнут (Пожалуйста, Господи, пусть они поблекнут!), это лицо само по себе будет неизменно стоять у нее перед глазами. Лео Драйер смотрит на нее; его отвратительный увеличенный глаз за моноклем превращается светом из печки в живой огонь.

Но ты не знаешь, ты, грязное жестокое существо, говорила она этому ненавистному лицу, что, после того как ты выкинул меня из твоего дома, я жила в тени улиц и аллей Вены, и я выжила тем, что продавала свое тело. И если я смогла справиться с тем, что меня трахали полдюжины мужчин за ночь, то я смогу справиться теперь и с этим.

Эти мысли помогли Алисе собраться с силами. Я не могу избежать предстоящего, но могу попытаться смутить этих животных. Как? Ну, возможно, напомнив им, кто я и кем была. Лео Драйер знал правду о ней, но по определенным причинам, в которые Алиса еще не вникала, он, похоже, не разрушал ее легенду. Так что для этих немецких офицеров она по-прежнему была знаменитой баронессой, аристократкой и декаденткой, про любовников которой говорили, что их целый легион, и о личных развлечениях которой рассказывали, будто они были самыми настоящими, самыми жестокими вакханалиями. Лукреция фон Вольф, по слухам, совершившая все возможные грехи, сексуальные наклонности которой сравнивали с наклонностями Мессалины, и не в пользу последней...

Когда первый мужчина приблизился к ней, Алиса улыбнулась ему и раскинула руки.

Это маленькое неожиданное действие, конечно, не остановило их, и Алиса знала, что не остановит, но оно на мгновение обескуражило их. Они украдкой посмотрели друг на друга, как будто каждому нужно было проверить реакцию напарников перед тем, как сделать что-то самому, и это дало Алисе крупицу отваги и самоуважения. «Видишь! — молча сказала она Лео Драйеру. — Ты думал, я буду побита и унижена, но нет, я никогда не буду!»

Однако, даже так то, что последовало, было ужасной пыткой. Они все были относительно чистыми, и большинство из них наверняка мылись или принимали душ в последние сорок восемь часов. Алиса знала, что уже за это можно быть благодарной. Но принуждение к физической близости ранило так сильно, что она боялась, будто никогда не сможет оправиться после такой боли.

Только один из нацистов проявил какую-то нежность. Это был самый молодой офицер, который разливал напитки. Он был четвертым в очереди. Когда он приблизился к ней, то старался не встретиться с ней взглядом, как будто все это казалось ему постыдным. Но его возбуждение было более сильным и более яростным, чем у других, и когда он наконец задрожал, достигнув оргазма, Алиса вскрикнула от боли из-за его неконтролируемого напора. Когда он выходил, он поднял руку, чтобы коснуться ее лица, словно извиняясь, и их глаза встретились. Но потом этот офицер словно вспомнил о том, что и кто вокруг него, и быстро встал, отворачиваясь, стыдливо застегивая брюки.

Нижняя часть ее тела была словно одна большая рана, и она думала, что у нее наверняка идет кровь, хотя невозможно было быть уверенной. «Постарайтесь, чтобы сука не забеременела», — сказал Лео Драйер, и большинство из них выходили до того, как достигали оргазма. Один, тяжелый, с толстым подбородком, через какое-то время будто запнулся, и Алиса почувствовала, как он дрябло выскальзывает из нее. Но он опустил руку, виновато, украдкой, и стал нервно шарить у себя между ног, пока на ее живот вдруг не брызнула горячая липкая жидкость. Волна тошноты поглотила ее. Отвратительно! Этот человек — нацистский убийца, который, скорее всего, принимал участие в резне «хрустальной ночи», мастурбирует на меня!

Она ожидала, что Милднер тоже в свою очередь сделает это, но нет, он оставался у двери с этим своим сильно заметным волчьим оскалом. Когда все закончили, он выкрикнул короткий приказ и вышел вместе с ними, закрыв за собой дверь.

Оставив Алису одну с Лео Драйером.

Она думала, что он не был возбужден изнасилованием, и решила, что, как и Милднер, получит удовольствие просто глядя на все это.