Солнце плясало над водой. Вертолет перепрыгнул через седловину хребта, и вокруг внезапно стало ярко, ослепительно сине, будто летели сквозь языки голубого холодного пламени. Извилистой, втиснутой в осыпи лентой лежал под ногами Сарез — длинный, невероятно глубокий, чистый.

Столетие назад его родило землетрясение, столкнувшее в узкое ущелье целую гору. Километровая гора каменного крошева похоронила под собой кишлак Сарез и задержала воду Мургаба, собрав за годы миллионы тонн ее в огромной яме. Пока империя была сильной, на Сарезе держали метеостанцию. Следили за тем, не размывает ли вода завал. Начали следить еще во времена империи. Подавались даже проекты: взорвать его, спустить воду, пока она не прорвалась сама и не покатилась чудовищным селем вниз, сметая кишлаки и города на своем пути. Но с годами уровень воды стабилизировался, излишки фильтровались через завал, и километром ниже из-под камней выбились мощные ключи, сливавшиеся в полноводную реку. Тогда проекты со взрывами позабыли и принялись обдумывать, как, в случае надобности, завал укрепить. На станцию каждый год приезжали из обеих столиц геологи, климатологи и лимнологи, лазить, замерять и осматривать, даже бурить завал, изучая его структуру. С развалом империи ее наука села на голодный паек. У институтов не стало денег даже на горячую воду зимой, не то что на поддержание станций за пять тысяч километров, в чужом высокогорье. А местным властям было не до того. Слабы они были, и тлела вокруг война, угрожая в любой момент смести всякую видимость власти. Границу со страной вечной войны, с Афганистаном, по-прежнему держали имперские солдаты. Но их было немного, и они не любили оглядываться.

Высокогорные, разбросанные по всему Памиру станции и базы, уникальные, рассчитанные на десятимесячные зимы, укрытые от лавин и паводков, обустраивавшиеся полвека, запустели. Но иногда у них появлялись новые хозяева, безразличные к анемометрам и осциллоскопам. Желающие отсидеться в труднодоступных горных закутках. Прятать и прятаться. Ждать своего часа.

Люди хаджи Ибрагима пришли на Сарез давно, через пару лет после того, как станцию перестали снабжать, и даже техник, живший на станции все время и коротавший зимы у бочки со спиртом, сбежал вниз. Хаджи без труда добился у местных властей разрешения назначить на все станционные должности своих людей и даже поддерживал видимость научной работы. По-прежнему велись записи, и снимались показания, и приезжали пару раз, оплаченные хаджи, экспедиции из Петербурга и Новосибирска. А попутно люди хаджи облазили — и пристреляли — окрестности, оборудовали на завале, на склонах и под ними, несколько пулеметных гнезд и с немалым трудом, наняв у двести первой дивизии транспортный вертолет, притащили и установили дальнобойный зенитный «град». Закрытая озером, зажатая крутыми, труднопроходимыми склонами, метеостанция на Сарезе была крепостью.

Вертолет сел на крохотном пятачке за станцией, на выложенной валунами, усыпанной щебнем и песком площадке с выложенным ярко-белой мраморной крошкой крестом посередине. Рахимовы люди, толкаясь, выбрались из вертолета, побежали гуськом к домикам станции. Несмотря на яркое солнце, было очень холодно.

— Прилетели мы. Все, — сказал Рахим Юсу. — Можешь выходить.

Юс кивнул. Медленно, осторожно — будто разгибал проржавевший шарнир.

— Хочешь чаю? Есть хочешь? Пойдем.

Юс выбрался из вертолета следом за Рахимом. Спрыгнув на щебенку, чуть не упал, — онемевшие ноги не хотели держать. От ветра и солнца сразу начали слезиться глаза. Ветер свистел в камнях, трепал куртку, взбивал волну, плескал в борта лодок. Их три приткнулось к площадке, — тупоносые дюралевые корытца с деревянными сиденьями-шпангоутами. А одна — с подвесным мотором.

От станции ветер принес запас свежих лепешек. Юс вздрогнул — будто невидимым кнутом хлестнуло по лицу. По желудку. Зашевелилась колючая пустота внутри. Юс осмотрелся: камни. Уходящие вверх камни. И вода. Тупик. Глухой тупик, закрытый водой и небом. Юс пожал плечами. И направился к лодкам.

— Эй, Юс! Юзеф Казимирович! — крикнул Рахим. — Вы куда? Куда вы? ?

— Ну, ну, ну, — сказал хаджи Ибрагим в трубку телефона. — Не горячись, не горячись, Рахим. Неужели мне тебя успокаивать, как мальчишку? Все прекрасно, поверь мне, все замечательно. Так он сейчас в лодке? И много там бензина? На час или два? Замечательно. Что ж тут замечательного? А как ты думаешь, что он собирается делать с нашим сюрпризом? Да, и не скорее всего, а именно. Что же тут хорошего для нас? Рахим, ты разве думал, что я уподоблюсь тем глупцам, которые, заложив взрывчатку в автобус с детьми, на весь мир требуют выкупа? И чего же я этим добьюсь, а? Рахим, Рахим, неужели ты думаешь, что подобное простили бы мне и моей крови? Такое не прощают и не забывают. Мне об этом объявлять не нужно. За меня это сделают другие, и с куда большим успехом. Про то, что сюрприз в двадцать килотонн у нас в руках, уже знают. И как раз те, кому это нужно знать. Представь себе, в мой дом уже являлись гости. Да, очень, я бы сказал, невежливые гости. Искали меня. Хм. Но не нашли. И не найдут. Потому начнут торговаться. Сами отыщут тех, кто может связаться со мной, а не отыщут, мы им ненароком поможем, и предложат, не сомневайся. Они уже знают и про то, что сюрприз направился на Сарез. Нетрудно догадаться, зачем. Они очень боятся того, чего мы никогда не сделали бы, и не собирались делать. Ведь мою землю, вотчину моих отцов, это никак не затронет. Потому они придут, очень скоро придут. И многое предложат. А мы им ответим честно — у нас ничего нет. Конечно, они не поверят, — хаджи Ибрагим рассмеялся, — не поверят. И тут начнется настоящая игра. Рахим, ну конечно же, лучше. Ведь даже если они явятся на Сарез, они и там ничего не найдут. Разве это не прекрасно? Явиться на Сарез они вполне способны, ума у них хватит. А кто знает, что студент собрался сделать, кроме нас? Ведь не обязательно подрывать сам завал. Двадцать килотонн — это очень много. Более чем достаточно. Думаешь, если на завал выплеснется километр кипящей воды, он устоит? А где спрячется наш сюрприз, будет знать только наш студент. Выберется? Как? Через Маркансу? Без пищи и теплой одежды, без палатки? Пусть попробует. Мы не будем ему мешать. Говоришь, у него бензина на два часа? … Ну так дай ему эти два часа. Держи вертолет наготове. И не мешай ему, Рахим. Не мешай.

Рахим подождал еще немного. Положил трубку. Вышел из дома и сказал Каримжону, лежавшему на крыше со снайперской винтовкой в руках:

— Все, хватит. Отбой. Пошли пить чай.

— Уйдет он, — сказал Каримжон. — Спихнул уже. Мотор теперь заводит. Смотри.

— А куда ему деться? — Рахим пожал плечами. — Пошли.

Вода была невероятно прозрачной. Упавший вниз, сжавшийся, обжигающий холодом кусок неба. Там, далеко внизу, собиралась аквамариновая тень. Постепенно густела, растворяла взгляд. Чистая, холодная вода. Мертвая. В ней не живут даже водоросли.

Ветер стих. Устал добираться на середину. Вокруг так тихо. Ни голосов, ни птиц. Толкавший лодку дряхлый мотор заглох, и вода остановила ее, перестала плескать в борта. Хорошо.