Твитч снова дергает меня за рукав, но я отмахиваюсь.

— Я же сказал: сделки заключаю не я.

Отвернувшись от него, я наблюдаю переговоры между Компактным и Флако, парнем из банды мексиканских националистов.

— Сто пятьдесят, — говорит Компактный.

Глаза Флако темнеют.

— Тот же «четвертак» ты продал Тейсти Фрику за стольник!

Компактный пожимает плечами.

— Тейсти Фрик не латинос.

Флако наконец соглашается с ценой и уходит: свою дозу он получит, когда друзья Компактного подтвердят, что деньги переведены на счет.

— Ты же ободрал его как липку! — возмущаюсь я. — Это же… это же…

Я хочу сказать «несправедливо», но понимаю, как глупо это звучит.

— Но почему? — спрашиваю я. — Потому что он мексиканец?

— Ну, это был бы чистой воды расизм, — ухмыляется Компактный. — Нет. Потому что он не ниггер.

Из местного рэпа:

Сижу целый день на нарах, как истукан,

Мое оружие — заточка, а не понтовый наган.

Спозаранку на шамовку шуруем,

Хаваем холодную яичницу, рамсуем.

Вижу приятеля Коста, здорово!

Шманает фраеров, ничего такого.

Накачался — закачаешься,

Нападет — не отмахаешься.

Мой братуха Снуп говорит,

Что скоро дерьмо во все стороны полетит.

Так что будь начеку, братишка,

Иначе хана, иначе — крышка.

С одним фраерком начались качели,

«Перо» я в ботинке носил три недели.

Сошлись на площадке, тут уж не до пряток,

«Перо» ему в шею — и полный порядок!

Заточкой по роже, и пусть подыхает,

А мне за мокруху еще припаяют.

Гнию в одиночке, но честное слово:

Если бы мог, прикончил бы снова!

Диабетик, который поставлял Компактному иголки, смог раздобыть еще и ингалятор: выменял у сокамерника с эмфиземой. Ночью, когда в тюрьме гасят свет, он соскребает головку и основание с крошечного жестяного сосуда, остается только полая трубка. Он аккуратно давит на цилиндр зубной щеткой, пока тот не превращается в пластину металла. Точи не хочу.

Из этого получится самопал, смертоносное вместилище для пули, которую мы все еще прячем.

Я не выхожу из камеры, не удостоверившись, что Компактный стережет наше сокровище. Если и ему нужно уйти, кто-то из нас прячет пулю в своем теле. Об этой крохотной ракете, начиненной порохом, мы заботимся, как родители заботятся о новорожденном.

Сегодня Компактный работает над оружием усерднее обычного.

— А ты вообще думаешь о том, чем займешься на воле? — тихо спрашиваю я.

— Нет.

Такая категоричность меня удивляет.

— Ну, чем-то ты же должен заняться.

— Знаешь, Химик, мир не такой, каким его рисуют на открытках, — замечает Компактный. — За нас уже все решено.

— Ты всегда можешь переехать куда-нибудь вместе с сыном. Найти работу.

— Какую? Думаешь, начальники в очередь выстраиваются, чтобы нанять парня после отсидки? — Компактный качает головой. — Ставят тебе здесь наколку или нет, а без татухи отсюда не выйдешь.

Я считаю, что каждый человек может прожить сотню разных жизней. Но в чем-то Компактный, пожалуй, и прав: когда ты меняешься, частица тебя остается такой навсегда. И это продолжается до тех пор, пока ты вообще не забудешь, кем был изначально.

Компактный яростно трет ребром самопала о цемент.

— Куда ты спешишь? — спрашиваю я.

Слухи о грядущем межрасовом сражении витают в воздухе как дым; в камерах от этого дыма до того душно, что хоть топор вешай. Но ничего конкретного я так и не слышал. Вторую половину дня Стикс провел в раздумьях.

— Белые потеряли поставщика, — говорит Компактный. — Его забили насмерть. Для начала Стиксу нужна наркота.

Пускай Стикс и контролирует всех белых в нашем блоке, приказы ему все равно отдает кто-то со строгого режима. И этот «кто-то» рассчитывает, что он найдет новый источник.

— Он придет к нам?

Если Компактный продает «фен» с наценкой мексиканцам, сколько же он запросит с белых?

— Придет, — кивает Компактный. — Но это не значит, что мы ему продадим.

Когда твердые частицы отфильтрованы, залейте в сосуд керосин. После того как смесь разделится на слои, добавьте щелочи. Помешайте, но следите, чтобы не перелилось через край.

Вылейте содержимое в кофейник. Когда смесь снова разделится на слои, вылейте верхний в литровую емкость с закручивающейся крышкой. Хорошенько потрясите в течение пяти минут.

Когда жидкость осядет, разверните бутылку и перелейте нижний слой в форму для выпечки. Лакмусовая бумажка, если окунуть ее в раствор, должна покраснеть.

Разогревайте форму в микроволновой печи, пока вода не испарится. Оставшиеся кристаллы — это и есть конечный продукт.

В коридорах тюрьмы есть уголки, где можно укрыться от всевидящих камер слежения. Один участок — в церкви и в комнате для встреч анонимных алкоголиков, другой — на подходе к госпиталю. Это идеальные места, чтобы мастерски засадить кому-нибудь локтем по почкам или обнажить лезвие. Проходя там, невольно ускоряешь шаг.

Я возвращаюсь с урока в тюремной школе (моя кандидатская по химии ничего не стоит в сравнении с целым часом за пределами камеры), когда кто-то хватает меня и швыряет о стену. Кожи на горле касается заточенная, как нож, зубная щетка.

Я подозреваю, что это Стикс, а потому, услышав мексиканский акцент, испытываю даже некоторое облегчение.

— Скажи этому miyate, что мы не хотим переплачивать, — велит мне Флако.

Я чувствую кислый запах мочи и понимаю, что это моя собственная моча. Он отпускает меня, и я падаю на четвереньки.

— И если ты, гринго, не послушаешься, — угрожает он, — я знаю одного славного вертухая, который обязательно послушается.

Вернувшись в камеру, я застаю Компактного за сортировкой почты. В посылке от его адвоката — разумеется, это подделка — лежит исписанный блокнот. Компактный снял стягивающую его красную резинку, под которой оказалось небольшое углубление, прорезанное в бумаге. Сюда можно засунуть контрабанду, сюда ее и положили: крохотный полиэтиленовый пакетик размером с человеческий зуб, с нашей второй партией «фена». Когда я вхожу в камеру, Компактный принюхивается и кривится.

— Что случилось?

— Флако просит тебя пересмотреть наценку для мексиканцев.

Я отворачиваюсь, снимаю с себя одежду, надеваю свежую робу и скатываю старую.