— А Кен на вид довольно милый парень.

Женщина уставилась на Таку холодным слепым взгля­дом и неожиданно расхохоталась. Хороший знак.

— А вы с ним пара или как?

Женщина, все еще улыбаясь, покачала головой:

— Или как.

— Вы хотя и не спрашивали меня, но я представлюсь: меня зовут Така Уэллетт.

Улыбка моментально исчезла.

«Ты только посмотри, Дейв, я снова облажалась. Вечно не могу вовремя остановиться...»

Но блондинка ответила:

— Лe... Лори.

— А, — Така подумала, что бы еще сказать. — Я не слишком рада нашей встрече, — наконец произнесла она, стараясь придать тону легкость.

— Да, — сказала Лори. — Со мной так часто случа­ется.

ТРИГОНОМЕТРИЯ СПАСЕНИЯ

Это не поддается синтаксическому анализу, думал Ла­бин.

Середина июня на сорок четвертой параллели. Пятна­дцать или двадцать минут после захода солнца, скажем, около пяти градусов планетарного вращения. Значит, вы­сота затенения примерно тридцать три километра. Раке­ты вошли в тень примерно за четыре или пять секунд до детонации, если верить свидетелю. Если взять семь километров в секунду, обычную скорость вхождения в плотные слои атмосферы, то реальная детонация произо­шла где-то на высоте пяти тысяч метров, а скорее всего, намного ниже.

Уэллетт говорила о взрыве в воздухе. Не об ударе, не об огненном шаре. О фейерверке. Так она сказала. И все­гда в сумерках или после наступления темноты.

Солнце еще освещало восточную часть гряды, когда он прибыл к заднему входу заброшенной электростан­ции «Пенобскот Пауэре». «Вакита» и лазарет доктора еще недавно спасались в ее кишках; служебный туннель шел вдоль хребта огромного подземного пальца океана шириной в шестьдесят метров, а длиной в сотни раз больше, прорытого прямо в материковой породе. Когда его замышляли, то хотели создать копию лунного двига­теля, который гонял прилив в заливе Фанди, но только в двухстах километрах от воды на суше. Теперь это была всего лишь огромная затопленная сливная труба, а также способ для скромной подлодки проскользнуть на берег незамеченной.

Ничего из этого, конечно же, не было заметно отсюда. Тут стоял опаленный забор из металлической сетки, висе­ли покрытые сажей прямоугольники, когда-то вещавшие о «запретной зоне», и — в пятидесяти метрах по другую сторону, там, где скала поднималась из земли, — в стене утеса зияла пасть со сломанными зубами из арматуры и бетона. Одна створка ворот висела, поскрипывая от су­хого ветра. Другая накренилась под углом, но все еще плотно сидела на петлях.

Лабин встал спиной к воротам. Поднял вверх руку, вспомнил, куда указывала доктор, и откорректировал угол.

Сюда.

Всего несколько градусов над горизонтом. Значит, Уэллетт видела объект либо далеко и высоко, либо, на­оборот, низко и совсем рядом. Лабин припомнил, что атмосферные инверсии[27]сильнее всего во время сумерек или после наступления темноты. Обычно их плотность не превышала нескольких сотен метров, и они действова­ли подобно одеялу, удерживая высвобожденные частицы вблизи от земли.

Кен пошел на юг. То тут, то там все еще мерцали язы­ки пламени, пожирая оставшиеся горючие материалы. Усиливался утренний бриз, дувший с берега. Он сулил понижение температуры и более чистый воздух, хотя по­всюду еще носились облачка пепла. Лабин, откашляв­шись, сплюнул белый сгусток мокроты и пошел дальше.

Доктор дала ему пояс для гранат. Маленькие аэрозоль­ные снаряды при ходьбе колотили по бедрам. Ракетницу Кен держал в руке, рассеянно направлял на удобные цели: пни, сгоревшие кустарники и остатки заборов. Мишеней практически не осталось. Он представлял, что у остав­шихся есть конечности и лица. Он представлял, как они кровоточат.

Конечно, свидетельница едва ли походила на живое GPS. Ее указания изобиловали ошибками; поправка на ветер была всего лишь еще одной незначительной по­грешностью в череде более значимых. Но Лабин всегда подходил к делу систематически. Существовал веский шанс на то, что он находился в километре от координат звездопада. Кен несколько минут шел на восток, ком­пенсируя влияние бриза. После этого зарядил ракетницу и выстрелил в небо.

Граната взлетела в воздух, как большое желтое яйцо, и взорвалась люминесцентным розовым облаком около двадцати метров в поперечнике.

Лабин наблюдал за тем, как оно рассеялось. Первые лохмотья полетели по ветру, облачко превратилось в овоид, из него тянулись изящные ленты цвета сахарной ваты. Спустя несколько секунд он начал рассеиваться по бокам, его частички стали инстинктивно вынюхивать воздух в поисках сокровища.

Против ветра они не шли. На такое надеяться слиш­ком рано, особенно в начале игры.

Через сто метров он выстрелил следующую гранату, — эту по диагонали и против ветра; а третью — в ста метрах от первых двух — примерно замкнув равносторонний треугольник. Он шел, выписывая зигзаги по выжженному ландшафту, взбивая ногами пепел там, где еще день назад росли папоротники и кустарник, выбирая дорогу меж­ду бесчисленными утесами и трещинами. Однажды даже пришлось перепрыгнуть через выжженное русло, по дну которого все еще струился крошечный ручеек, питавший­ся от какого-то таинственного источника там, куда еще не добрались огнеметы. Через примерно равные проме­жутки времени он отправлял вверх еще одно неказистое облако, наблюдал, как оно рассеивалось, и шел дальше.

Кен зарядил восьмую гранату, когда вдруг заметил, что седьмая повела себя как-то странно. После выстрела по­явилось круглое кучевое облачко, такое же, как и раньше. Однако оно быстро распалось на полосы и устремилось куда-то, словно подгоняемое ветром. И все было бы в порядке, если бы розовая вата потянулась вслед за бри­зом, а не против него.

И еще одно облако, более отдаленное и рассеянное, казалось, также решило нарушить правила. Они не тек­ли, эти аэрозольные потоки, по крайней мере, не для человеческих глаз. Скорее, они дрейфовали против вет­ра, к какой-то общей точке, мимо которой Лабин уже прошел, расположенной примерно в тридцати градусах от его пути.

Облака теряли высоту.

Он устремился вслед за ними. Их частички нельзя было назвать даже отдаленно разумными, но они знали, что им нравится, и имели возможность добиться этого. Они были существами с развитым чувством обоняния, и более всего им нравился запах двух веществ. Во-первых, протеиновые сигнатуры, испускаемые широким набором военных биозолей; они выслеживали этот аромат, как акулы — кровь в воде, а когда находили амброзию, то сразу менялись химически. И именно этот запах, иду­щий от выполнивших миссию сородичей, фигурировал на втором месте. Классический пример биоусиливающего двойного удара. Часто следы жертвы были настолько слабы, что казались лишь шепотом пролетающим мимо частичкам. Но они закреплялись — ферменты цеплялись за субстрат — и достигали личной нирваны, — но это самое слияние гасило эмиссии, которые, в первую оче­редь, и служили приманкой. Вредное вещество помечали флагом, но тот был настолько мал, что млекопитающие его просто не замечали.