Новая модель, сформулированная Каддафи в трех частях его «Зеленой книги» радикально отличалась от насеровской, примененной ливийскими революционерами на этапе становления республиканского строя. Основным принципам насеризма была противопоставлена концепция коллективной социальной организации, названная «третьей мировой теорией», которая, по крайней мере на словах, характеризовалась контролем масс над принятием решений, их осуществлением и управлением. По утверждению Каддафи, она представляла собой форму социализма, соответствующую «умме» пророка Мухаммеда. Эта концепция была предложена ливийцам как «единственный социализм», основанный на естественных законах, существовавших до возникновения классового общества. В «Зеленой книге» естественные законы как бы были восстановлены, а социализм приравнен к социальному равновесию. Каддафи не скрывал, что имеются очевидные и фундаментальные различия между его концепцией социализма и марксистским пониманием развития общества. В области экономики эта разница и не была абсолютной, поскольку автор «Зеленой книги» высказался за «антикапиталистическое» развитие, за обобществление средств производства, за замену сотрудничества с частным сектором концепцией экономической организации, исключающей капиталистическую собственность.

В рамках новой модели Каддафи, действительно, сделал немало. В ответ на призыв в 1973 г. к учреждению народной демократии сторонники Каддафи, в особенности молодежь, начали создавать местные народные собрания вместо органов Арабского социалистического союза — единственной политической партии, к тому времени уже сыгравшей свою роль. Этот призыв Каддафи и означал начало отхода от насеровской модели. В январе 1976 г. всеобщий съезд АСС был преобразован под руководством Каддафи и Джеллуда во Всеобщий народный конгресс, а 2 марта 1977 г. была провозглашена «Декларация о власти народа», в соответствии с которой Ливийская Арабская Республика была переименована в Социалистическую Народную Ливийскую Арабскую Джамахирию. Фактически за восемь лет после свержения монархии, благодаря радикалистским усилиям революционного руководства, ливийская политическая структура претерпела невиданную в арабском мире эволюцию от элитарной кланово-феодальной системы через республику к «прямому народовластию».

И наряду с этим, несмотря на активное формирование институтов джамахирийской системы и широкие социально-экономические преобразования, нельзя было не обратить внимания на признаки относительной устойчивости ряда ливийских традиционных общественных структур, что значительно сдерживало процессы национальной консолидации, к которой призывали лидеры революции. На первых порах они явно недооценили живучесть региональных (провинциальных) кланово-племенных и этнических особенностей, стойкость пережитков кровно-родственных отношений на всех уровнях и в большинстве сфер социальной организации страны. Эти признаки в основном существовали в скрытых формах, и, видимо, поэтому их роль была мало изучена и исследователями новейшей истории Ливии. Между тем, и в этом можно согласиться с британскими учеными Д. Бланди и Э. Лайсеттом, влияние местных традиций проявилось уже на начальных этапах разработки М. Каддафи своей «третьей» теории. «Очевидно, сознавая, что режим нуждался в поддержке племен, — писали Д. Бланди и Э. Лайсетт, — Каддафи учел анахроническое самосознание бедуинов и заложил его в основу своей политической теории» [2].

Социально-экономическая структура Ливии подвергалась двойному изменению: сначала на основе «Национальной хартии» Г. А. Насера, затем уже в свете установок «третьей теории» Каддафи. Относительно быстрая замена насеризма, по нашему мнению, была связана с тем неоспоримым фактом, что ливийское общество значительно отличалось от египетского: для него были характерны внутренняя сегментация (уклад жизни населения прибрежной полосы отличался от уклада жизни берберов пустыни); почти независимо друг от друга развивались исторически сложившиеся области, объединенные названием «Ливия» — Триполитания, Киренаика, Феззан; шла непримиримая борьба кланов за власть, и страна нуждалась в «сильной руке», чтобы покончить с местничеством; оно испытывало нараставшее давление иностранцев (европейцев и арабов-неливийцев) в экономической области и находилось под сильнейшим влиянием исламских фундаменталистов.

По существу Каддафи начал с главного: он объявил себя сторонником продолжения «перманентной революции» пророка Мухаммеда в новых условиях, когда «рутинному», по меткому выражению Р. Ферст, традиционализму, изжившему себя, требовалось вдохнуть «новый импульс» [3]. На этой основе Каддафи объявил сенуситские завии главными виновниками социально-экономического застоя и в течение 70-х годов распустил их. «Поскольку Коран, — заявил он 19 февраля 1978 г. на праздновании дня рождения пророка Мухаммеда, — написан по-арабски, то каждый ливиец имеет право на собственную интерпретацию этого Священного писания, независимо от имамов, точка зрения которых не лишена субъективизма». «Исламской улице», по которой призывали идти фундаменталисты, Каддафи противопоставил социальный партикуляризм, к чему исторически были склонны ливийцы, и это в какой-то степени импонировало им в создавшейся для них новой ситуации после свержения монархии.

Особенно значительно отличалось от египетского ливийское городское общество, что весьма предметно доказали американские исследователи М. К. Диб и М. Д. Диб, проведшие полевые испытания в Ливии. По их данным, только 6,25 % всего населения страны можно было в 1973 г. отнести к классу эксплуататоров. Да и то это были в основном мелкие собственники или лавочники, среди которых 3470 семей из общего числа 55 450 использовали наемный труд пяти и менее ливийцев [4].

В сельском хозяйстве, где сенуситы десятилетиями поощряли коллективное землепользование и где сложившуюся структуру начали ломать только итальянские колонизаторы с 30-х годов, передав часть земель в частное владение и создав таким образом группу крупных латифундистов, только 3 % всех сельскохозяйственных угодий занимали крупные собственники, владевшие от 50 до 100 га земли.

Это означало, что и в городе, и в деревне только незначительная часть ливийцев была эксплуататорской по отношению к своим согражданам, зато около 30 % экономически активного населения страны составляли арабы-неливийцы, причем две трети рабочих нефтяной промышленности и 40 % занятых в других отраслях экономики были неливийцы, только 10 % самих ливийцев являлись служащими в административном аппарате [5].

Фактически ливийское общество в 70-х годах почти не имело своей крупной финансовой или промышленной буржуазии, так же как малочисленна была и прослойка средней буржуазии, занимавшейся в основном внутренней коммерцией. По численности все вместе они не превышали 1 % населения, большинство же частного сектора составляло иностранцы-неливийцы. В результате принятых мер по национализации уже к 1973 г. соотношение государственного и частного секторов составило (в %) 76,9–21,1, и это ущемило в основном частных предпринимателей-неливийцев, а не граждан страны. Этими мерами революционное руководство по существу расчищало дорогу национальной буржуазии, но оно мало влияло на качественные изменения внутри самого ливийского общества, особенно на его социализацию или пролетаризацию: скорее расчищались завалы на пути развития национального капитализма в стране.