Кивнул, прижимая к себе крепче и прикасаясь губами ко лбу. Приподняла лицо, глядя в его глаза. Потянулась к губам. Привкус черного рома, слабый отзвук сигарет. Целует мягко, осторожно. Переставил руки, чтобы взять на руки и поднявшись вместе со мной направился прочь из гостиной.  Холл, лестница, коридор, спальня. Сел со мной на кровати, повернулась и обнимала за шею, целовала в висок, скользя ладонями по плечами, груди, пока снимал пальто. Нежилась в его руках, скользящих по телу, осторожно снимающих халат, кончиками пальцев скользящих по покрывшейся мурашками спине, вдыхала его запах и жмурилась от удовольствия, чувствуя, как прижимает к себе

– У меня такое ощущение, что я тебе изменяю. – Хрипло, сбито в мои пересохшие губы. – С тобой же. – Эхом нежности, – что ты творишь со мной...

Перехватил и уложил на кровать, целуя лицо, мягко касаясь шеи, уходя поцелуями по груди, с мягким нажимом оглаживая тело, опьяняющее, впитывающе полумрак и то, о чем молча говорили в этом полумраке. Стягивая с него джемпер, касаясь плеч, пока едва ощутимо целовал живот, запустив руки под меня, прижимая к себе, грея дыханием кожу и кровь, запуская дрожь и истому в такое опостылевшее внутри чувство, с котором так давно и долго… Его правая рука от моего колена ниже, по бедру до мягкого кружева нижнего белья, и лунный блик по золоту на его безымянном, вроде бы ничего такого, но... Потянула его за плечи к себе, выдыхая в его губы, чувствуя как ведет под ним, когда ткани прочь и кожа к коже, когда переплетены пальцы на простынях…

Отстраняется, прижимается лбом к моему и прикрывает глаза. Мгновение и приподнявшись на локте, смотрит на меня. Его голос так негромок и там отчетливо то как для него это важно, как давно он с этими мыслями:

– Я хочу нашего ребенка. – Глядя в мое лицо, в мои глаза, – все сделаю. Я все ради нас сделаю. Прошу.

Рассмеялась. Негромко и свободно. Протянула руку, коснулась его щеки, прижимая к ней, стирая напряжение в нем:

– Ты выпил. Не сегодня. Но да, – шепотом, глядя в его глаза, в которых томительным теплом и спокойствием облегчение, когда повернул голову, целуя в ладонь.

Фольга, поцелуй в губы, сжал в руках  и медленно вошел, заставляя выгибаться под собой от многогранности истомы, звучащей в крови, поющей, укутывающий сознание в кокон тепла и упоения. Вены заполнились роскошью нежности с опьяняющими терпкими каплями насыщенного вишневого ликера, когда его ритм неторопливо нарастает, когда вжимает в себя, впитывает, растворяет. Когда, не разрывая поцелуя, пьянея от мягкого нажима моих ногтей по его спине, и сжимаю ногами его бедра крепче. Утопая в моих стонах, в звучащим в его губы его имени, произнесенного душой, сердцем и разумом, потонувшим в нем. Давно и навсегда.

Тепло в жар под кожей, в нарастающую горячую тяжесть внизу живота и ярче в крови. Ведет под ним, запустившим пальцы в волосы и прижимающим мою голову к своему плечу, к которому прикасаюсь губами, сходя с ума от его вкуса и того, что в нем.

Его дыхание обжигает, выжигает, когда касается поцелуем к виску. Когда готовит к обрыву, готовится сам, когда несколько томительных секунд и затяжной миг парализации перед срывом в глубокие, темные, теплые воды наслаждения, стремительно утягивающие ко дну, перекрывая дыхание и вплетающие возрастающую до беспредела негу в сознание, заставляя выгибаться под ним, вжавшим в себя, парой остаточных движений упавшего в то же, что меня распирало изнутри жаром и топило все сильнее… Топило в нем.

***

Вообще, это очень верное решение – отложить с этими беременностями. Потому что у Ярослава Андреевича снова начался лютый период, я привычно не отсвечивала, подбухивая вечерами, потому что он становился порой невыносимым. Но происходило что-то крайне серьезное, ибо у Ярослава Андреевича ебало было не как обычно злое и недовольное, а чаще мрачное. Но рявкал все равно незаслуженно, не отвечать ему было все сложнее, пить он мне запрещал (к великому событию же готовимся, блядь!), но я все равно втихушку подбухивала, считая, что лучше печень пусть страдает, чем мое психическое здоровье. Он действительно иногда был невыносим.

В один из вечеров, когда забрал меня с работы и мы ехали домой, я с интересом смотрела в окно, начался пиздец.

Ему звонили постоянно. Мрачнел он все больше, криминальные разговоры все хуже. Отклонил очередной входящий, и жутко выматерившись попросил мой телефон.  Настороженно глядя на него, зло стиснувшего челюсть, почти безостановочно дымящего в окно всю дорогу, протянула ему свой мобильный. Набрал Хьюстону и зло глядя на дорогу, произнес:

– Шива, начинается. Езжай ко мне с охраной. Вылет на завтра и пока самолет на взлет не пойдет, ты вне режима. – Сбрасывает и не глядя на похолодевшую меня, набирает моему брату, – Илья, не в следующем месяце, в следующую субботу, начинай добивать все ускоренно и прямо сейчас.

Вернул мне телефон и взял зазвонивший свой, негромко рассмеявшись, глядя на экран. Рассмеялся тихо, хрипло, холодно. Принял звонок. Абонента слушал недолго.

– Двадцать минут назад? – и улыбка такая… от которой пронзает сердце. Насквозь. Болью. Прикрывает глаза и съезжает к обочине, паркуя машину. – Нет, Жанна, извини, но на похоронах меня не будет, я не смогу сейчас приехать. – Завершил вызов и, откинув голову на подголовник, протяжно выдыхает дым в сторону окна, едва слышно, одними губами, – блять, вы меня добить хотите, что ли…

– Отец? – тихо спросила я.

Усмехнулся, не открывая глаз. И кивнул. Глубокая затяжка. Глубочайшая. Его пальцы на ручку двери и ровный приказ:

– Сядь за руль.  До дома доедем в тишине. Абсолютной. Потом поговорим.

Он, напряженно, почти не моргая, смотрел в консоль перед собой всю дорогу, пока я ледяными пальцами сжимала руль и пыталась проглотить ком в горле.

У дома была хуева туча машин. Вадим сидел на капоте одной из них, поставив ноги на хромированный кенгурятник внедорожника. В кисти правой руки,  свисающей с колена тлела сигарета, левой рылся в телефоне. Его краткий жест и машина с ним отъезжает от ворот, чтобы я могла проехать на территорию дома. Когда припарковалась у крыльца, он уже стоял на нем. Не поднимая взгляда от телефона посекундно оповещающего его сигналами входящих сообщений и вызовов, сказал Яру:

– Договариваемся на обед. Охрана по периметру. На поле все тихо, сурки расставлены.

Яр мимо него к двери. Мы за ним, Вадим в гостиную. Яр жестом велел мне идти за ним. Второй этаж, его кабинет. Села на диван, наблюдая, как он открывает сейф. Мне прилетело оповещение на почту. Открыла и прикусила губу, подавляя желание истерично хихикнуть. Электронный билет. Не на мое имя, но время вылета на завтра, в обед. Думаю, удивляться тут  нечему, когда  Истомин протянул мне паспорт гражданки Дании, где было то же имя, что в билете. Сел рядом на диван, разводя колени, подаваясь вперед и опираясь на них локтями, с нехорошим прищуром глядя в пол.

– Сейчас постарайся меня не добивать.  Без истерик, Ален. – Спустя мгновение ровно произнес он. -  У меня начинаются проблемы. Завтра в обед ты и еще несколько человек вылетаете в Данию. Твой брат с женой прилетят через неделю. Беспокоиться за него не надо. Он может остаться здесь, его не тронут и никогда не позволят никому этого сделать. Летит, просто чтобы ты была спокойна, не накручивала себя до мысли, что я полная мразь. Повторюсь, он в полной безопасности здесь, потому что чист, легален, согласован.