Четыре года назад, когда со стапелей сошла «Океания», Мейсон и два других старших помощника, Каттер и Трейл, оказались кандидатами на должность капитана. Должность получил Трейл, наименее компетентный из троих и вдобавок имеющий проблемы с алкоголем. Каттер потерпел неудачу из-за колючего, неуживчивого характера. Но ее — заведомо лучшую из всех претендентов — обошли. Почему?

Потому что она женщина.

Но это еще не самое худшее. Все ее коллеги выражали сочувствие Каттеру, несмотря на то что многие его откровенно недолюбливали. Каждый отводил его в сторону и высказывался в том духе, что это, мол, полное безобразие, его обошли незаслуженно, звание капитана по праву принадлежит ему, а компания совершила ошибку, — и все уверяли его, что он непременно получит эту должность в следующий раз.

Никто из них никогда не говорил ничего подобного ей. Никто ей не соболезновал. Все приняли как должное тот факт, что, будучи женщиной, она и не могла рассчитывать на эту должность, а уж тем более с ней справиться. Большинство из них были ее добрыми товарищами по военно-морскому флоту, и никто не задумался о том, как жгуче она чувствует это пренебрежение — зная, что является лучшим из кандидатов, с наибольшим трудовым стажем и высшими показателями.

Еще тогда следовало это понять.

А потом пришла очередь «Британии». Крупнейший, самый роскошный океанский лайнер в мире. Он стоил компании почти миллиард фунтов. И уж теперь-то выбор был очевиден. Капитанство принадлежало ей…

Но только получил его Каттер. А затем, словно усугубляя оскорбление, наверху почему-то решили, что она будет благодарна за брошенную кость в виде должности старпома.

Каттер был не глуп и хорошо понимал, что она заслуживает большего. Всегда знал, что профессионально Мейсон сильнее, и ненавидел ее за это. Чувствовал в ней угрозу. Еще прежде чем взойти на борт, он не упускал ни одного случая придраться к ней, принизить, умалить достоинства. А затем ясно дал понять, что, в отличие от большинства других капитанов, не станет проводить время в светских беседах с пассажирами в роли хозяина на шумных обедах за капитанским столом. Постоянно будет на мостике — узурпируя ее законное место.

И она сама же не замедлила вложить ему в руки оружие против себя. Единственный раз в жизни нарушила дисциплину — и это случилось еще до того, как «Британия» покинула порт. Должно быть, уже тогда подсознательно почувствовала, что никогда ей не командовать большим судном.

Странно, что именно на этот рейс «Британии» вздумалось купить билет Блэкберну, человеку, который первым сватался к ней и которого она отвергла из-за своих жгучих амбиций. По иронии судьбы за те десять лет, что миновали со времен их связи, Скотт сделался миллиардером.

Что за поразительные три часа провели они вместе! Каждый их момент запечатлелся в ее памяти. Его каюта была удивительной. Блэкберн уставил гостиную любимыми сокровищами, картинами стоимостью в миллионы долларов, скульптурой, редкими древностями. Особенно он был взволнован по поводу одного произведения тибетской живописи, которое только что приобрел, — кажется, лишь накануне. В приливе возбуждения и гордости даже вытащил полотно из футляра и развернул перед ней на полу, в каюте. Она уставилась на картину точно громом пораженная. Онемела и упала на колени, чтобы получше рассмотреть, провести и взглядом, и пальцами по каждой из мельчайших деталей. Это произведение втягивало в себя, взрывало сознание. И пока она таращилась на картину — загипнотизированная, потерявшая голову, — Скотт задрал ей юбку, содрал трусики и, точно бешеный жеребец, взобрался на нее. Такого наслаждения она никогда прежде не испытывала и никогда не забудет — малейшую подробность, каждую капельку пота, каждое объятие. Одна только мысль об этом заставляла ее заново трепетать от страсти.

Как жаль, что больше это никогда не повторится!

После секса Блэкберн скатал волшебную картину и убрал обратно в футляр. Все еще разгоряченная после совокупления, она стала умолять не делать этого, позволить ей взглянуть на это чудо еще разок. Скотт обернулся и, конечно, увидел голодное выражение ее лица. Тотчас глаза его сузились, превратившись в две маленькие щелки, горящие ревнивым огнем. Он начал глумиться над ней, мол, увидела раз — и хватит. И тут — так же стремительно, как вспыхнуло в ней вожделение, — ее наполнил темный, всепоглощающий гнев. Они стали кричать друг на друга, с жаром и яростью, каких она никогда за собой не знала и даже не подозревала, что на такое способна. Вспышка эмоций была столь же шокирующей, сколь и возбуждающей. А потом Блэкберн приказал ей убираться. Она поняла, что никогда больше не поговорит с ним, никогда не увидит эту картину.

Ну а дальше судьба зло пошутила над ней. Их крики разозлили пассажира из соседней каюты, и он пожаловался. Кто-то видел, как она покидала триплекс Блэкберна, донес на нее, и капитан Каттер получил в руки шанс, которого не мог упустить. Он прилюдно унизил ее на мостике, перед всеми палубными офицерами. Кэрол не сомневалась, что все это отражено в ее досье и станет известно руководству компании.

Многие из офицеров и рядовых членов экипажа, даже женатые, имели сексуальные связи на борту; это же так легко, ничего не было проще. Эти нарушители никогда не попадали в рапорты — опять же потому, что были мужчинами. Априори предполагалось, что мужчинам извинительно делать такие вещи — конечно, негласно и в свое личное время: точь-в-точь как это сделала она. Но для женщины все обстояло по-другому… или, во всяком случае, так считали в компании.

Ее карьера кончена. Все, на что она могла теперь рассчитывать, — командование небольшим круизным судном, из самых обветшалых. Из тех, что никогда не видят синей океанской воды и вечно убегают от шторма. Из тех, что болтаются бессмысленно по Средиземному морю или Карибскому бассейну, набитые жирными, белыми толстосумами средней руки, выбравшимися на плавучую экскурсию за деликатесами и шопингом.

Каттер… Что ж, это будет славной местью — отобрать у него судно и, вспоров кораблю брюхо о рифы, отправить на дно Атлантики.

В течение нескольких минут Констанс наблюдала, как Пендергаст ходит взад-вперед по гостиной тюдоровских покоев. Один раз он остановился, собираясь заговорить, но тут же снова принялся шагать. Наконец повернулся к ней:

— Ты обвиняешь меня в эгоистичном поведении, в желании спасти свою шкуру за счет других пассажиров «Британии». Скажи мне кое-что, Констанс: кого именно на борту ты считаешь достойным спасения?

Спецагент опять замолчал, ожидая ответа, и в глазах его притаился огонек любопытства. Меньше всего Грин ожидала услышать от него такое.

— Я задал вопрос, — подстегнул он, когда девушка не ответила. — Кого из вульгарной, алчной, отвратительной публики на борту этого судна ты считаешь заслуживающим спасения?

И опять Констанс ничего не ответила.

Выждав несколько секунд, Пендергаст усмехнулся:

— Вот видишь? У тебя нет ответа. Потому что его нет вообще.