современных европейских государств.

При Гитлере прокурор Морган возбудил 800 дел о коррупции и убийствах без

приговора суда. Из них 286 закончились судебными приговорами.

Были расстреляны (заметьте, какие фигуры!) комендант Бухенвальда Карл Кох, за

то, что посылал заключенных на работы по найму и присваивал деньги, комендант

Майданека и его первый заместитель.

Минимальное наказание за взятку — 10 лет. Должностное преступление — 10 лет.

Ошибки в служебной деятельности, повлекшие значительный ущерб государству — 8 лет.

Никаких условных сроков наказания. Дети и родственники должностных лиц подлежат

ответственности на общих основаниях и в первую очередь. Судебные процессы широко

освещались. И самое интересное: население против такой жестокости не протестовало. Им

нравилось слово орднунг (порядок).

______________

У каждого из нас свое отношение к Второй мировой или, как мы ее называем, Великой Отечественной войне. Одни воевали на фронте — их с каждым днем становится

все меньше и меньше, другим она знакома понаслышке: из рассказов родных, книг и

кинофильмов. Те — не могут о ней забыть, эти — не очень хотят о ней знать. Такова жизнь.

А как бредили войной мальчишки моего послевоенного поколения: не пропускали

ни одного фильма, взахлеб читали «Сильных духом» Медведева, спрашивали друг у

друга: А ты, ты бы смог, как Олег Кошевой или Матросов?

И когда мой приятель детства с ухмылкой ляпнул:

— Смотря, сколько бы мне за это заплатили! — я так растерялся, что даже забыл его

ударить… Сегодня это процветающий бизнесмен, траченный молью новый русский. Его

ресторан находится в самом центре города.

Все это так, но лично мое отношение к войне сформировано не без помощи одного

потрепанного листка, маминого письма отцу на фронт. Сейчас их обоих давно уже нет, и я

думаю, они простят, если я открою одну маленькую семейную тайну.

Как письмо, посланное на фронт, попало ко мне?

Это сама по себе тоже интересная история. В жизни членов нашей семьи немаловажную

роль сыграли цыганские гадания. Моим родителям, папе и маме, во время войны гадали

порознь, и оба гадания сбылись. Мне в детстве тоже цыганка нагадала, что быть мне

большим человеком, генералом — вот я и жду все, надеюсь…

…Каждый вез с фронта, что мог, а мой отец — все мамины письма. Потому что еще

в 1942-ом, в Крыму, ему нагадала молоденькая цыганка с тремя детьми мал-мала меньше:

— Сбережешь, офицер, весточки из дому — вернешься целым и жданным!

И когда мне перед уходом на службу в армию попал на глаза этот внушительный

короб с письмами, я понял, как мама его любила…

Вот несколько строк из того письма:

162

— "Ты знаешь, Бума, твоя выходка с подарком оказалась обидной и глупой… О Цюпе и

Мише у нас до сих пор ничего не слышно, и теперь мама часами смотрит на черный

футляр подаренного тобой мыла. Смотрит и плачет…"

Я никогда не видел этого прекрасного футляра, меня еще вообще тогда не было на

свете, но я его представляю так, будто он, черный, с золотыми разводьями дивных

сказочных рисунков, находится сейчас перед моими глазами. Интересно, правда?

А суть дела в том, что мой папа, фронтовик-окопник, командир батареи тяжелых

гаубиц капитан Бронштейн, сумел после ранения, в июле 44-го вырваться на побывку

домой, в освобожденный от немцев Херсон, куда уже вернулись из эвакуации в

Узбекистан моя мама, бабушка и старшая двоюродная сестра, родители которой в 41-ом

не успели отсюда бежать, оказались в оккупации и, как тысячи других евреев, были

замучены.

Мой папа, хоть и ушел от нас после войны в другую семью, был неплохой человек, добрый, из тех еврейских шутников, что часто шутят невпопад, и иногда, совсем того не

желая, невольно причиняют боль другим.

Он привез всем роскошные подарки. Мамочке — пуховый серый платок и отрез на

пальто, сестре Инне — блестящие, на толстом белом ватине узконосые резиновые ботики, а

бабушке — тот самый футляр со сладко пахнущим, необычайной красоты, узорчатым

брусочком прозрачного розового мыла…

В те времена с предметами личной гигиены было туго, бабушка пришла в

совершеннейший восторг, разглядывая и нюхая чудный подарок. Пока наш воин-артиллерист не молвил загадочно:

— А вы прочитайте, что там написано, мама…

Бабушка, улыбаясь, взяла очки и… раздался страшный, неслыханный никогда

здесь крик, ей стало плохо, время спрессовалось в сжатые ужасные мгновенья, в комнату

вошло горе.

На подарке немецким готическим орнаментом было начертано: «Продукт произведен из

чистого еврейского жира».

Летним вечером далекого 44-го года из дверей дома по улице Суворовской, 10, вышла скромная похоронная процессия: моя сестра Инночка, мама, закутанная в темный

платок, бабушка и офицер действующей армии, на лице которого легко читалась обида и

недоумение: как же так, он только хотел пошутить, и вот, на тебе…

Где-то в дальнем углу двора под тусклым светом керосиновой лампы вырыли в

земле жалкую ямку — моя семья хоронила мыло.

Вот о чем это письмо моей мамочки в действующую армию.

_______________

А я с тех пор, как узнал эту историю, стал относиться к минувшей войне как-то по-другому.

Можно понять — понять, но не оправдать — как люди, по каким-то идейным, религиозным или экономическим соображениям, потеряв рассудок, начинают убивать

друг друга.

Но чтобы варить из стариков и детей мыло или набивать их курчавыми волосами

тугие матрасы… я до сих пор не понимаю, что это такое?!

Венец немецкого практицизма — не пропадать же добру! — или тотальное

сумасшествие?

И главные мои вопросы о той войне лежат теперь не в плоскости военно-мемуарной литературы. Меня мало интересует, кто и куда наступал или отступал…

Я пытаюсь и не могу представить: что чувствовали те, кто мыл себя роскошным

мылом из чистого еврейского жира? Хорошо ли оно мылилось? Как после него пахло

тело? Не попадала ли случайно душистая пена в глаза или рот?

163

А какие сны навевали матрасы, плотно набитые человеческими волосами? Не

появлялись ли в комнате после полуночи робкие тени их хозяев? Или, и вправду, беззвучны были их сжатые стоны?

И, наконец, самый страшный главный вопрос: кто на самом деле закрутил тот

ужасный механизм?

______________

Сколько бы мы ни задавали себе вопросов о Гитлере и гитлеризме, сколько бы ни

искали ответа, что и почему произошло, дело не сдвинется с мертвой точки, пока нам не

удастся устранить главное противоречие: вопиющее несоответствие между маленьким, пусть и способным, человечишкой, каким был Гитлер — и невиданным масштабом бед, несчастий и злоключений, что принес он человечеству.

Потому что один человек