Адмирал Кастилии Энрике Энрикес предложил Кортесу принять участие в экспедиции. Как мог конкистадор отклонить такое предложение своего покровителя и к тому же родственника жены? Именно его стараниями Эрнан получил титул маркиза. Возможно, Энрикес обещал, что его участие будет отмечено императором и вернет ему расположение монарха. И Кортес с двумя сыновьями взошел на палубу адмиральской галеры, волею случая носившей имя «Esperanza» – надежда.

13 октября Карл V, расположившийся на галере главнокомандующего, высадился на Майорке. Погодные условия не обещали ничего хорошего, но король не желал слушать ничьих советов. 21-го армада вышла в море и взяла курс на Алжир. Два дня корабли трепала сильная буря, не давая высадиться. 24-го Карл V смог, наконец, ступить на сушу вместе со своими немецкими и итальянскими солдатами и осадить Алжир. Буря не унималась, вдобавок начался ливень, напоминавший прелюдию к Великому потопу. 26-го во время бури пираты под предводительством Рыжей Бороды контратаковали.[234] Итальянцы в панике разбежались, и Карл V был обязан своим спасением лишь беспримерному мужеству немецких ландскнехтов, оградивших его живой стеной; на рейде буря уничтожила сто пятьдесят кораблей; испанцы так и не смогли высадиться.

Первый штурм окончился неудачей, и испанский король заговорил об отступлении. Кортес онемел от удивления. Он, взявший Мексику с шестью сотнями солдат и не раз выходивший победителем из гораздо более опасных ситуаций, не мог представить себе, что с тридцатью шестью тысячами человек и более чем пятьюстами кораблей нельзя захватить Алжир. Даже в бурю. Поэтому он предложил императору возглавить испанский отряд, еще не участвовавший в деле, и лично повести его на штурм города. Он чувствовал себя в силах разгромить воинство Рыжей Бороды.

Но Карл плохо переносил качку, он замерз и был подавлен неудачей. Он решил отступиться. Чтобы узаконить свое решение, король созвал военный совет, на который, естественно, не пригласил Кортеса, зная, что тот был способен убедить генералов продолжить осаду. Карл V отдал приказ отступать. Самая большая флотилия в мире отступала в полном беспорядке. Испугавшись трудностей, император лишился чести и славы. Кортес был уязвлен. В довершение всех бед, по сообщению Гомары, тоже участвовавшего в экспедиции, Кортес потерял в суматохе поспешной посадки на корабли свои знаменитые изумруды, стоившие более ста тысяч дукатов.[235] Это замечание капеллана Кортеса дает понять, что Эрнан разошелся с Хуаной. Тот факт, что, уезжая в Испанию, он забрал у жены свадебный подарок, говорит о разрыве. Отныне каждый жил своей жизнью. Парадоксальная получилась рокировка: Хуана осталась в Куэрнаваке с шестью дочерьми, Эрнандо вернулся в Испанию с тремя сыновьями.

Отречение и отъезд Карла V

Неудача Карла V у берегов Алжира во многом определила последние дни жизни Кортеса. В декабре, после трудного перехода, галера императора вошла в гавань Картахены. Король вернулся в Вальядолид в январе 1542 года. Известно, что уже с этого момента он решился оставить Испанию, и его действия в 1542 году можно рассматривать как улаживание дел перед окончательным отъездом.

Монарх решил очистить совесть, урегулировав индейский вопрос. Он прислушался к голосам доминиканцев Бартоломе де Лас Касаса и Франсиско де Витория, а также мексиканских францисканцев. В результате деятельности валья-долидской хунты на свет появились Nuevas Leyes – «новые законы», подписанные Карлом в Барселоне 20 ноября 1542 года. В продолжение буллы «Sublimis Deus» Павла III «новые законы» запрещали всякое обращение в рабство американских индейцев, исключали возможность создания новых encomiendas и ограничивали существующие repartimientos. В них содержалось также множество других гуманных мер, например запрет на использование человека для перевозки грузов. Император сумел и здесь найти для себя выгоду: земли, отнятые у колонистов, поступали в собственность государства.

Кортеса часто представляют в виде теоретика антииндейской партии. Его выставляют другом и вдохновителем Гинеса де Сепульведы, автора спорного труда «Справедливые причины войны против индейцев».[236] Но это глубокое заблуждение. Кортес не занимал происпанских и антииндейских позиций. Немедленно по возвращении в Испанию в 1540 году он обратился к архиепископу Севильи с требованием не распространять на индейцев действие святой инквизиции. Жертва дона Карлоса Ометочцина была не напрасной: после 1540 года инквизиция прекратила преследования мексиканских индейцев. Об убеждениях Кортеса говорит его борьба на стороне францисканцев. Но зато с самого начала Кортес не принимал методов колонизации, применяемых короной. Именно поэтому он до конца отстаивал наследственные поместья-репартимиентос и с этой стороны мог показаться противником «новых законов».

На самом деле Кортес боролся за креолизацию. Он хотел создать в Мексике испанскую ветвь, прочно обосновавшуюся и культурно ассимилированную с коренным населением. Поэтому он стремился всячески поощрять первопроходцев-основателей, другими словами, первых конкистадоров. Он всегда был ярым противником «офшорной» спекуляции недвижимостью и всю свою жизнь отказывался выделять земли собственникам, не проживающим в Новой Испании. Кроме того, он защищал частную собственность как таковую, препятствуя попыткам «национализации», предпринимаемым короной. Так, в законах об Индиях от 1542 года предлагалось перевести репартимиентос в королевский домен, в котором государственная собственность сливалась с личной собственностью монарха.

И если теоретически крепостные индейцы номинально получали свободу, поскольку становились вассалами испанского короля, то в действительности они меняли одного помещика-энкомендеро на другого в лице коррегидора – королевского управляющего.[237] Личный контакт с постоянным владельцем земли заменялся косвенными связями через временно назначенного чиновника. Кортес считал, что коренное население от такого обмена больше теряет. Старого конкистадора не мог устроить и переход к национализации экономики, проводимый в том же 1542 году под прикрытием щедрых гуманных мер, поскольку он разбивал давнюю мечту Эрнана о независимости. Проект Кортеса должен был ждать двести семьдесят девять лет, прежде чем обрести свою институционную форму.