— Арагон в сопровождении Эльзы: за русскую писательницу ее никто не держал, французской она еще не стала. Примаков, сумевший устроить и себе пребывание в Москве в дни писательского съезда, раздобыл для Лили пропуск в Колонный зал, где она имела возможность слышать доклад Бухарина о поэзии. Воздавая должное Маяковскому, он все же с особым почтением отдавал пальму первенства Пастернаку, что вызвало на съезде бурную реакцию оставшихся недовольными «пролетарских» поэтов. Не из-за того, конечно, что обойден Маяковский, а из-за того, что поднят на щит Пастернак, а сами они — и совсем в стороне…

И друзья Маяковского, и его противники объединились, чтобы «дать отпор возвеличиванию поэзии, не понятной пролетариату». Бухарин был вынужден оправдываться, напоминая, что его доклад одобрен в ЦК. Уехавший на юг отдыхать, Сталин потирал руки от удовольствия: писатели снова переругались друг с другом, Бухарину надавали тумаков, а ему осталось только любоваться этим со стороны.

Находиться в роли почетных кремлевских гостей Арагонам было куда приятней, чем пребывать в привычном парижском повседневье, да еще в центре интриг, раздиравших французскую компартию. Так что обратно, домой, они не спешили. После съезда провели сначала почти месяц в правительственном санатории «Барвиха», недалеко от Москвы, потом в Гаграх — на берегу Черного моря, потом еще в одном санатории — в Ессентуках, на Северном Кавказе. Комфорт кремлевских здравниц они совершенно искренне приняли за условия, которые «пролетарское государство» создало для всех своих граждан.

Всего в нескольких километрах оттуда, в Кисловодске, наслаждались кремлевским сервисом и Лиля с Примаковым: сестры встретились и мило провели время. Но никакой информации о том, виделись ли они тогда, летом и осенью тридцать четвертого, с Еленой Юльевной, а если виделись, то где и как, — такой информации найти не удалось.

Похоже, в отношениях матери с дочерьми произошел если и не разрыв, то какой-то сбой. Что-то надломилось, какие-то обстоятельства не стимулировали их тягу друг к другу…

Лиля не очень старалась быть на виду. «Я толстая, и мне абсолютно нечего надеть», — жаловалась она Эльзе. Туалеты, купленные в Берлине, вдруг оказались не впору, и это ее удручало. Во всем остальном не было ни малейших проблем. Молва о ее больших возможностях и особом положении в верхах пустила глубокие корни. Этому, конечно, способствовала известная и без всякой рекламы fee близость к Примакову — «красные командиры» были тогда в стране очень популярными людьми. Многие знали и об Агранове — его имя тоже часто появлялось тогда на страницах газет.

Именно этим, наверно, можно объяснить, почему в июле 1934 года к Лиле обратились ученики художника Казимира Малевича с просьбой устроить ему лечение за границей (он страдал раком простаты). В деньгах Малевич не нуждался, имея возможность лечиться за счет продажи своих картин, если бы дали разрешение на их вывоз. Никакого разрешения дано не было — ни на вывоз картин, ни на его поездку. Нет и точных известий, хлопотала ли Лиля. Но и хлопоча, пусть даже и пред Аграновым, едва ли бы добилась успеха: в стране настали уже совсем другие времена. Год спустя Малевич умер.

1 декабря был убит Киров — выстрел в него послужил началом для развертывания кампании Большого Террора. Этим, и только этим, в реальности жила тогда вся страна. Агранов сразу же включился в эту кампанию — на самых важных ролях. Сталин взял его с собой в литерный поезд, помчавшийся в Ленинград сразу же после того, как пришло сообщение об убийстве. На короткое время Агранов возглавил ленинградское отделение НКВД, «очистил» город от «враждебных элементов», выбил из арестованных нужные показания и дал Сталину «базу» для ареста Зиновьева и Каменева.

Но тщетно искать в письмах Лили — Осипу, Эльзе или кому-то еще — каких-либо отзвуков тех судьбоносных событий. Даже иносказательных… Ощущение такое, будто Лиля вообще не ведает, что творится вокруг. Можно было бы допустить (так это ныне и объясняют), что причиной — страх перед бумажным листом, который окажется при случае «вещественным доказательством» для лубянских умельцев. Можно было бы, если бы ее письма и в предыдущие годы, когда климат в стране был все же иным, тоже не отличались полным отсутствием каких-либо социальных реалий. В них нет ничего, кроме текущих мелочей быта: главным образом про наряды, покупки, косметику и денежные дела. По содержанию писем — без участия специалистов — их было бы невозможно датировать, настолько они лишены каких-либо конкретных примет времени.

В ходе декабрьской перетряски кадров, вызванной новой ситуацией, возникшей в стране, Сталин на короткое время нашел для Примакова местечко в Москве: тот получил скорее символический, чем означавший что-либо реальное, пост заместителя инспектора высших учебных заведений Красной Армии. Но московское блаженство длилось для Лили недолго.

Вскоре Примаков был откомандирован в тот же Ленинград, став заместителем Михаила Тухачевского — командующего Ленинградским военным округом. Пребывание в этом городе, «знакомом до слез», Лиля не могла рассматривать как вынужденную ссылку. Поезд «Красная стрела», связывавший Москву с Ленинградом, давно стал постоянной средой обитания Бриков, как и Маяковского — при его жизни: поездки на один день в ту или другую столицу стали привычными, придавая особую динамику ее насыщенной встречами жизни.

В Ленинграде тогда каждую ночь шли аресты, а днем и вечером била ключом культурная жизнь. Осип имел к ней самое прямое касательство: Малый оперный театр репетировал новые оперы по его либретто, и это давало ему возможность значительную часть времени проводить вместе с Лилей и Примаковым. Рядом были и друзья. Мейерхольд в том же театре ставил «Пиковую даму».

Лиля бывала на репетициях, потом, начиная с премьеры, вместе с Примаковым они не пропускали ни одного спектакля. Великий режиссер переживал личную драму: Зинаида Райх закрутила роман с актером мейер-хольдовского театра Михаилом Царевым, — для Лили в этой заурядной истории не было ничего необычного, и она старалась утешить Мастера, внушая ему свои представления о любви и семейной жизни.

Вопреки всякой логике (так, по крайней мере, казалось), Лиля вполне дружелюбно общалась с Анной Ахматовой, жившей в так называемом Фонтанном доме на берегу реки, бывала у нее в гостях и вела литературные разговоры. Ахматова, как мы помним, терпеть не могла ни Лилю, ни ее «салон», который существовал лишь в досужем воображении, а не в реальности, и все же охотно принимала у себя знатную ленинградскую даму. Лиля рассказывала ей, как Маяковский любил стихи Ахматовой (показала книгу ахматовских стихов с пометками Маяковского) и как любил произносить их вслух, но оказалось, что сама Лиля