Выходило, что, даже если я захочу вернуться домой, жить мне будет негде.

Несмотря на войну, в Венеции начался карневале. Казалось, весь город принарядился и праздновал в эти дни перед Сыропустным вторником, следом за которым наступал Великий пост. На каждом углу продавали маски, в каждом магазине костюмы. Я не собиралась принимать участие в карнавале, но Генри уговорил меня приобрести маску, длинный плащ и выйти в народ. Было весело и одновременно чуть жутковато видеть странные фигуры — некоторые с длинными клювами, некоторые одетые Пьеро и Коломбинами, — лица которых скрывались под масками.

Когда мы наконец вернулись домой, я совершенно вымоталась. Генри сопроводил меня наверх, и я приготовила нам обоим горячего шоколада. Вид у моего друга был смущенный.

— Не знаю, как и сказать тебе, — выпалил он, — но отец велел мне вернуться. Он уверен, что в любой момент может начаться полномасштабная война. Немецкие подводные лодки атакуют суда в Атлантике. Так что мне придется ехать.

— Я буду по тебе скучать, — ответила я.

Повисло долгое молчание. Я по-прежнему сидела, а Генри встал и подошел ко мне.

— Джулиет, это может прозвучать по-дурацки, но, может, ты хотела бы выйти за меня и уехать в Америку? — сказал он. Его лицо стало ярко-красным и покрылось капельками пота.

Наверно, у меня непроизвольно отвисла челюсть. Это было так неожиданно, что я не могла найти слов. Наконец мне удалось проблеять:

— Генри, ты очень добр ко мне, но…

— Слушай, — заявил он, — я знаю про твоего младенца. Имельда мне еще сто лет назад проболталась. Я ждал, пока ты сама мне о нем скажешь. Я могу дать ему имя, дом, отца. У нас, знаешь ли, довольно состоятельная семья. У твоего мальца будет хорошая жизнь.

Должна признаться, соблазн был велик. Генри — хороший человек. Да вот только он слишком молод. Слишком наивен и немного слишком грузен.

— Ты очень славный, — сказала я, — но ты возвращаешься домой, где всем распоряжается твой отец. Что он подумает, если ты явишься к нему на порог с беременной женщиной на буксире? — Я тоже встала и положила руку ему на плечо. — Генри, я не могу тебя захомутать. Ты заслуживаешь хорошей жизни, причем своей собственной.

— Послушай, Джулиет, — проговорил он, — я думаю, ты замечательная девушка. И я буду счастлив, если ты меня захомутаешь. Знаю, я не семи пядей во лбу и не могу быть остроумным и искрометным, зато я стану тебе преданным мужем, обещаю.

— Я не сомневаюсь в этом, Генри, но проблема в том, что я тебя не люблю. Ты мне очень симпатичен. Мне нравится проводить с тобой время, но я не хочу испортить тебе жизнь. Должна признаться, что буду скучать по тебе. С кем мне теперь пить кофе и ходить на праздники?

— Наверно, с парнем, который время от времени появляется у тебя на горизонте, — сухо произнес Генри. — С красавчиком в дорогом костюме. Подозреваю, что он — отец твоего ребенка. Я прав?

— Да, прав, — согласилась я. — И он не может на мне жениться.

— Но ты хочешь просто на всякий случай болтаться где-нибудь неподалеку от него?

— Нет, не на всякий случай. Я знаю, что он не может бросить жену. И с этим смирилась.

Он потянулся было ко мне, но передумал.

— Джулиет, меня беспокоит, что ты останешься тут совсем одна. Знаю, пока тут войной и не пахнет, но что, если все изменится? Что, если ты захочешь вернуться в Англию, но уже не сможешь?

Я вздохнула.

— Я понимаю, о чем ты, Генри. Меня это тоже беспокоит. Но я не могу поехать домой, пока не родится ребенок. Остается только молиться, чтобы тогда еще можно было проехать через Францию.

— Так давай сейчас поедем вместе. Знаешь, если ты поймешь, что я недостаточно тебе нравлюсь, потом всегда можно будет развестись. У нас в Штатах такое то и дело происходит, и ничего.

Я взяла его руки в свои.

— Наверно, ты самый славный человек из всех, кого я встречала в своей жизни, и я очень-очень ценю тебя. В тот же миг, когда ты уедешь, я начну есть себя поедом, что повела себя как дурочка и отпустила тебя. Но я просто не могу так с тобой поступить.

— О’кей, если ты правда так считаешь, тогда ничего не поделаешь. — Он вздохнул. — Я тогда лучше пойду. Нужно упаковать целую кучу вещей. Отец купил мне билет на судно, которое уходит из Генуи через три дня.

— Счастливого и безопасного пути тебе, Генри. — Я встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

Он потянулся ко мне и обнял крепко-крепко.

— Береги себя, хорошо?

Потом он направился к двери, и я услышала его удаляющиеся шаги по лестнице.

Джулиет. Венеция, апрель 1940 года

Кажется, время шло как в тумане. По радио почти не упоминали о войне. Италия все еще сражалась в Абиссинии и захватила Албанию, но Гитлер не совершал никаких поползновений в сторону Западной Европы. А я тем временем достигла некоторых успехов в живописи. Похоже, беременность высвободила мой творческий потенциал, и мне все время хотелось рисовать. Даже профессор Корсетти похвалил мою обнаженную в стиле Сальвадора Дали. После отъезда Генри в городе установилась великолепная весенняя погода. В ящиках под окнами и во всевозможных садиках буйно цвели цветы. В воздухе стоял великолепный аромат. Люди выходили на улицы в светлых одеждах и усаживались у стен, чтобы насладиться солнышком.

Это странно признать, но нередко я даже забывала о том, что жду ребенка. Если не считать все возрастающих сложностей при подъеме по лестнице да ночных пробуждений от бодрых пинков изнутри, его словно бы и не существовало. Наступила и прошла Пасха. Лео часто уезжал из города, вероятно, по поручению тестя инспектировал верфи. В результате моя жизнь шла уединенно, но достаточно приятно. Мы с Франческой научились понимать друг друга. Мне нравилось думать, что теперь я усвоила и зачатки венецианского вдобавок к беглому итальянскому. Даже в снах, которые мне снились, все разговаривали по-итальянски.

Осознание надвигающихся родов пришло в мой дом вместе с Франческой, которая однажды принесла большой мешок шерстяной пряжи.

Как вы готовитесь к рождению ребенка? — спросила она. Я не вижу малышовых одежек, вы ничего не вяжете. Ни покрывалец, ни одеялец, даже колыбельки нет.

— Я собираюсь отдать его на усыновление, — напомнила я, а Франческа ответила:

— Все равно ему понадобится одежка, чтобы выйти в мир. Вы умеете вязать?

— Умею, — сказала я.

— Тогда найдите в этом мешке образцы и шерсть, — сообщила она. — А еще я спрошу у старшей дочки, не поделится ли она распашонками. Но вы хоть колыбельку-то купите, чтобы было куда бедное дите положить.

Она будто разбудила меня, сподвигнув снова показаться доктору. Он осмотрел меня, кивнул и сказал: