– Это точно, говорить совершенно бесполезно. Он глухой и немой… – добавляю я неуверенно.

– Ну-у-у?! – Она подняла голову и восторженно развела руками. – Ну полный улет! Такой самец – и глухонемой?! Бывают же у природы гениальные произведения!!

Заснуть мне больше не удалось. Чуткая воительница, как только добрела до кровати, заснула и тут же стала бормотать во сне и иногда всхрапывать. Вероятно, в эту ночь ей не нужно было спать чутко… или мышей не было… или анекдоты не пошли…

Повертевшись, обнаруживаю на часах половину третьего. Подхожу к окну. Костер затухает. Вокруг него сидят несколько мужчин, курят и переговариваются. Над углями остался закрепленный огромный чан с кровью. В чане мешает длинным половником согбенная старуха, еще две женщины моют в кастрюле, вероятно, кишки, и отжимают их, и полощут, как белье… Что же мне так беспокойно?… Прошлась туда-сюда по комнате. Вытащила было горшок, потом решила, что лучше схожу на улицу.

Сначала я угодила на веранду, залитую светом множества ламп, и вовремя уцепилась руками за перекладину двери и не упала: здесь несколько мужчин и хозяйка разделывали туши убитых животных. Пришлось быстренько развернуться и пройти из кухни в другой выход. Очутившись в совершенно темной холодной пристройке, я на ощупь нашла дверь и, только когда вышла на улицу, пожалела, что не накинула кофту.

Трясясь в трусиках и рубашке, пробежала к сараю, из которого, помнится, выглядывал любопытный бычок. Огляделась. Присела и тут же вскочила. Не знала, что крапива так жалится, даже присыпанная снегом! Кое-как справившись, я хотела уже бежать к дому, предчувствуя тепло перины на покачивающейся сетке, как услышала рядом шаги.

Опять присела. Шаги затихли. Дурацкая ситуация. Еще минуту посижу, и придется встать, чего сидеть, стук моих зубов будет слышен на весь двор. И тут я поняла, что шаги приближаются, только они стали более осторожными. В квадрате света, падающего из окна веранды, я увидела рядом с собой огромного размера сапог. И вдруг так заколотилось сердце, что пришлось прижать его рукой.

Меня подняли вверх из положения сидя, согнувшись. Сначала, обхватив рукой под живот, пронесли несколько шагов, потом перевернули в воздухе, и вот я уже в знакомой позе – сижу, свесив ноги, на сгибе руки немого сына хозяйки Мучачос, обхватив его за шею.

– Добрый вечер. – Я ничего лучше не придумала, как поздороваться. – Я вышла по необходимости, ты меня испугал. Надеюсь, мы идем не в пруд купаться, я и так замерзла до посинения… – Тут я обнаруживаю, что вся горю огнем. Но в пруд все равно не хочется. Куда же мы тогда идем, удаляясь от дома? А… В баню, конечно. Как там Лора приговорила? Обделенный мышлением крупный великолепный самец – дитя природы, обнаружив меня, полуголую, в три часа ночи у сарая, тащит в то самое место, куда уже носил однажды, куда еще меня нести, в самом деле…

Нет, только не это… Не надо так делать! Но трусы уж точно не надо снимать, нет!! Послушался. Я стою в предбаннике в одних трусах, закрыв грудь руками. Что он себе позволяет, в конце концов?! Ему, вероятно, мамочка так объяснила процесс ухаживания, или выхаживания зашибленных следственным изолятором девушек. Интересно, он понимает по губам? Резко дергаю его за руку и говорю, показывая пальцем на свой рот:

– Не надо меня раздевать, я сама! – и обнаруживаю, что ору и жестикулирую.

Мужчина протягивает руку и нежнейше захватывает пальцами мои губы. Потискав их немного, опускает пальцы на подбородок, потом ниже, надавливает указательным пальцем на впадинку внизу шеи. Ноги мои слабеют, в слабом свете лампы я вижу, как краснеет у него лицо. Когда он убрал палец с шеи, меня как будто отключили, я почувствовала, что падаю. Не упала. Меня несут вниз головой в следующее помещение. Я даже не пытаюсь найти объяснение накатившему на меня инфантилизму, я приготовилась уже сказать кое-что, но поняла, что, пока вишу вниз головой, он все равно не видит моих губ, да и что тут можно сказать!.. когда тебя сажают в корыто с водой!

Устраиваюсь поудобней, укладываю голову, свешиваю ноги наружу. Что?… А, трусики. Ладно, снять так снять. Я показываю пальцем на его широченные холщовые штаны. Он молча кивает и стаскивает их, бросает в угол. Сюрприз: он без трусов. А Лора уверена, что таких великолепных самцов можно уговорить только с двумя бутылками. Ничего подобного, достаточно побегать по двору в холодную ночь поздней осенью в одних трусах и рубашке. Интересно, как на него, сына природы, действует забой скота? По крайней мере в данный момент особого эротического возбуждения не наблюдается. Натер лохматую мочалку и намыливает мою ногу. Намылил. Смыл. Еще раз намыливает. Теперь – руку. Нет, так не бывает. Я представила, как он ставит меня в корыте и намыливает все остальное, и вдруг поняла, осмотрев его близкий спокойный член, что он моет меня, как ребенка!

Так оно и было. Меня поставили, намылили, смыли, потом еще раз намылили. Потом отнесли в парилку, слегка похлестали вениками, окатили холодной водой, потом горячей, потом опять – холодной. Стало скучно. Пока меня, обмотанную простыней, тщательно промокали, я потаскала его за нос, потом зажала ноздри. Стоя на скамейке (после тщательного мытья меня обмотали простыней, перенесли в предбанник и поставили на скамейку), я обнаружила, что наши головы находятся на одном уровне, и постаралась запомнить его лицо, с открытым ртом – нос я все еще зажимаю, с веселыми глазами, широкими густыми бровями, вдруг сердито нахмурившимися, чтобы ребенок не баловался, и глаза тут же показали, что это в шутку. Передний зуб у него чуть-чуть сколот. Оставляю в покое нос и трогаю пальцем скол. Мужчина тут же услужливо ощерился и продемонстрировал остальные зубы. Зубы у него в порядке. Вздыхаю. Кому рассказать – не поверят! Неужели Лом был прав и он – умственно отсталый? Все. Процесс вытирания закончен, меня посильней заматывают в простыню, теперь обе руки укутаны, не пошевелить, а его большая ладонь захватывает мой затылок, приближает лицо к губам, и губы эти осторожно трогают мои щеки, веки, нос и вдруг замирают у моих губ. Так близко, что я слышу их жар и цепенею. Больше всего на свете я хочу, чтобы меня наконец размотали и…

Не размотали. Замотанную в простыню, меня несут теперь по-другому – как младенчика, у груди, покачивая, но без «баюшки-баю». Описать, что я в этот момент чувствую, невозможно, краем сознания иногда отмечаю, что навстречу попался кто-то из команды забойщиков скота, потом – мамочка Богдана, она велела, чтобы сын надел штаны и прекратил шляться по дому без дела. В четыре часа ночи. То, что он, голый, тащит меня в простыне на второй этаж, – это так, шатание без дела и без штанов.

Совершенно изнемогшая от ненормальности происходящего, озверевшая от подобного обращения и незавершенности самой великолепной любовной игры, в которую мне приходилось играть, я поворачиваю голову и впиваюсь изо всех сил зубами в грудь мужчины. Остановился. Напряг мышцы груди и покорно ждет. Он что, думает, я решила так поужинать? Я уже собралась заорать во все горло от отчаяния и желания прибить этого идиота, но он закрыл мой рот губами. Поцелуя как такового не получилась, потому что я почувствовала соленый привкус, отстранилась и обнаружила, что его рот в крови. Облизываю свои губы. Я прокусила ему грудь. Что со мной происходит, черт возьми?! Где я и что вообще делаю?