я, впрочем, оставил на потом. Верну его мать и устрою этому парню весёлую жизнь. До тех пор, пока не перестанет выпускать свои колючки в мою сторону. Правда, для этого мне нужно завоевать его доверие, а для начала – доверие моей женщины, что сейчас будет сделать еще сложнее. И, самое паршивое, я знал, даже последующая счастливая жизнь с Марианной никогда не станет для этого мерзавца гарантией хорошего отношения ко мне. Знал, потому что сам поступал бы так же. Хуже. Гораздо хуже. У Сэми был нехилый багаж ледяного спокойствия, которого никогда не было у меня. А вообще, оказывается, довольно мерзко осознавать, что твой собственный сын настолько сильно ненавидит тебя. Моему отцу всё же чертовски повезло с этим, он практически до последнего не знал об этом.

Набрал Фэй сообщение, попросил забрать с собой детей и оставить Марианну завтра одну дома, и, получив её согласие, закрыл глаза, снова пытаясь вспомнить. Хотя бы что-нибудь.

Фэй и Сэм с Ками уже пытались помочь мне, провели несколько своеобразных сеансов, который привели к тому, что теперь я периодически видел в голове кадры из прошлого. Да, именно того, которого не помнил. Но это не было похоже на воспоминания. Скорее такие же записи, которые я показывал сам Анне, – лишенные эмоциональной составляющей живые картинки, вызывавшие больше вопросов, чем дававшие ответов.

Они возникали редко. Из ниоткуда. Как сейчас.

«Мы в заснеженном лесу. Я прислонился лбом к её лбу. На её щеках застывшие слёзы. Марианна закрыла глаза, касаясь моего лица руками, исследуя его на ощупь, зарываясь пальцами в мои волосы. Я до какого-то болезненного исступления глажу хрупкие плечи, прижимая её к себе.

И в моей голове её голосом:

"Твои губы, они выжгли на моих губах неповторимый узор. Твои руки – они подарили мне рай. Я не прошу у тебя твое сердце, я не беру у тебя твою жизнь, просто позволь мне любить тебя…»

Вернуться в реальность, ощутив, как вдруг исчез холод, которым было пропитано это видение. Ощутив, как начало колотить от желания коснуться её сейчас, на самом деле.

***

Я стоял перед домом Фэй и думал о том, что она здесь, всего в нескольких метрах от меня. Если сосредоточиться, то я почувствую даже, в каком крыле дома, в какой комнате. Смогу даже ощутить её эмоции сейчас на расстоянии. Пальцы начали зудеть от желания сделать это. Дотронуться до того, что внутри неё. До настоящей Марианны.

До того, что действительно зацепило так сильно, что никак с этого крючка не сорваться. Не освободиться, мать её! Сколько раз за эти часы думал о том, почему так ломает. Да, бл**ь, ломает, от желания…нет, от грёбаной потребности увидеть её. Хотя я понятия не имел, что должен сказать. И должен ли вообще что-либо объяснять после всего, что она видела. Думал и понимал, что хочу этого сам. Вернуть её хочу себе. Домой. От мысли, что под чужой крышей она, в венах кровь вскипает и голова затуманивается злостью. Пусть лучше ненавидит меня в моём доме. Там я не позволю ей отстраниться настолько, чтобы стать чужой. Как она не позволила мне остаться чужим для неё самой.

Я зашёл, телепортировавшись в гостиную, не сразу в комнату. Хотел дать ей секунды на то, чтобы собраться с силами, пока слышит и узнает, конечно, узнает, звук моих шагов.

Когда, сделав глубокий вдох, открыл дверь в её комнату, невольно замер на мгновение, заметив её возле окна. В обтягивающем черном платье до пола. Жадно исследовать глазами тонкую напряжённую спину, ощущение, будто вместо позвоночника вставлена железная спица. Закрыть дверь и, шагнув навстречу Марианне, тихо поздороваться, разбивая мёртвое молчание на осколки.

– Здравствуй, малыш.

***

А ведь я его ждала. Нет, не с предвкушением, не с радостью, а с сильнейшим напряжением. Потому что он должен был прийти. ДОЛЖЕН. Вот что имело значение. Не хотел, не жаждал, а должен.

Потому что чувство этого долга я маниакально навязывала ему эти несколько месяцев. И сейчас собиралась его от этого долга освободить. От долга передо мной. Больше никто из нас никому и ничего не должен.

Я боялась этого разговора, как боится жертва своего палача…И в этот раз я с болью понимала, что этот палач может причинить мне боль не меньшую, если не большую, чем тот, другой. Потому что я только начала раздирать его на части в своем сердце и отдирать от себя самой. Если бы он мог заглянуть мне в душу, он бы видел, что я истекаю кровью. Но та часть…мой Ник, он останется пришитым ко мне намертво… а этот….он ведь не мой. Он даже не смог испытать ко мне хотя бы отголоски тех чувств, что испытывал раньше. Да, я хотела его выкинуть из своей жизни и из своего сердца. И это приносило боль… и жажду облегчения. Я верила, что оно наступит обязательно, если только муж оставит меня в покое. И я почему-то даже не сомневалась, что именно так и будет. Зачем я нужна этому Нику, если сама дам ему свободу? Впрочем, вряд ли он нуждался в моих решениях. Он и так ощущал себя свободным. В отличие от меня.

И все равно больно…даже от мысли о том, что никогда не получится у нас с ним, «никогда» теперь станет нашим слоганом вместо «я буду любить тебя вечно». Как же он был прав в свое время – слова ничего не значат.

Я его почувствовала…Это все же оставалось неизменным. Нет, даже не по шагам в доме, даже не по запаху. А еще задолго до того, как он появился, сердце начало биться иначе. Сильнее и быстрее. И я бросилась к окну, чувствуя, как начинаю задыхаться. Удары под ребрами нарастали по мере его приближения. Один шаг – три удара, четыре, пять, пока дух не захватило.

Напряжение достигло своего пика, когда он открыл дверь – все тело свело судорогой, и я рухнула вниз с бешеной высоты.

– Здравствуй, Ник.

Не оборачиваясь, продолжая смотреть на грязные разводы на стекле и на то, как прижимаются к земле цветущие деревья,