Принц был осведомлен о положении дел. Вездесущий художник Оливер сумел проскользнуть к нему через заставы врагов, обложившие Монс. Он донес, что гугенотские солдаты в осажденном городе пришли в отчаяние, услышав о вероломстве своего короля, что Людвиг Нассауский так и не дождался помощи от взятого в плен Жанлиса и лежит опасно больной, а смерть Колиньи окончательно парализовала всю протестантскую Францию.

На Оливера возложили новое нелегкое поручение. Он должен был пробраться на север и известить о бедственном положении Монса адмирала де ла Марка и Лазаря Швенди, собравшего вокруг себя сильную конницу «черных гусар».

Мрак и тишина тяжело нависли над спящим лагерем принца. Свернувшаяся в клубок собака неожиданно подняла голову, уши ее насторожились, а темные, навыкате глаза тревожно сверкнули в полусвете. Животное прислушивалось… Свеча, догорая, трещала. Собака завозилась, чтобы удобнее лечь, протяжно зевнула, но вдруг резко вскочила. Шерсть ее поднялась дыбом, и животное сердито заворчало. Тонкий слух не обманывал — откуда-то со стороны доносился звон оружия, приглушённые крики, стоны, беготня… Собака пронзительно залаяла и начала тащить Оранского за платье.

Принц поднялся, не соображая, в чем дело. Собака продолжала злобно лаять. Оранский понял: испанцы напали на лагерь врасплох. Надо было спасаться. Он подбежал к спящим товарищам, но они уже проснулись от бешеного лая.

— За мной, на лошадей!.. — коротко приказал Оранский, вскакивая в седло.

Гнедая кобылица, почувствовав удар шпор, взвилась и вынесла принца в поле. Кругом раздавались крики, топот копыт, лязг стали… Принц задержал лошадь, дожидаясь товарищей. У ног лошади визжала, прыгая, собака. Оранский притянул ее за шиворот к себе. Животное лизнуло ему руку и притихло под плащом.

В нескольких местах вспыхнуло пламя. Яркие языки метнулись вверх и погасили звезды. Широкое зарево залило весь лагерь. Испанцы подожгли палатки, и они запылали…

Принц был один среди сгустившегося снова мрака. Он вглядывался в двигавшиеся среди пламени и гари фигуры — он все еще ждал, что его догонят друзья.

Оранский не знал, что оба секретаря, конюший и Генрих, вскочившие на лошадей минутой позже, были задержаны отрядом испанца Юлиано Ромеро. Генрих, давая ему время бежать, надел его шлем и спустил забрало. Испанские офицеры набросились на Генриха, как свора охотничьих собак на оленя, и удары мечей и шпаг градом посыпались на мнимого вождя патриотов.

Генрих отражал удары, стоя на кровати принца. Он видел озверелые глаза, видел сверкавшую в пламени пожара сталь и край стоящего в углу оранжевого знамени с голубым пеликаном, терзающим грудь. Он слышал крики ненависти, тяжелое, прерывистое дыхание врагов… Расколотый надвое шлем свалился с плеч Генриха, и Ромеро узнал бывшего друга инфанта.

Испанец закричал:

— Проклятие, это не тот! Двадцать тысяч реалов за голову Оранского! В погоню!..

Багровый туман заволакивал Генриху глаза. Он лежал на пороге пылавшей палатки принца. Последняя мысль, которая промелькнула в его сознании, — что он умирает, не сделав почти ничего для освобождения родины…

Потом наступила тишина — ни криков, ни стонов, ни звона. И никакой боли. Мерцали звезды, плыла луна… Темнел высокий кипарис.

«Свежий источник, источник любви…» Ясный голос… Ясный смех…

Залаяла собака… Лассарильо? И опять любимый голос:

«Все хорошо… Видишь, все хорошо…»

Теплые маленькие, крепкие руки обняли его голову, и он увидел глаза, в которых отразились небо и солнце. Генрих умер.

Опустив поводья, Оранский ехал в сторону Перрона, где надеялся найти спасшихся солдат.

Через несколько дней до него дошла весть о капитуляции Монса. Город был слишком необходим испанцам, а времени для продолжения осады не хватало. Альба согласился на легкие условия сдачи. Людвиг Нассауский во главе своих войск был выпущен вместе с оружием. Горожанам обещали неприкосновенность. Но представитель короля Филиппа — Нуаркарм нарушил условия и предал город грабежу.

В кухне Ламберта Гортензиуса, ректора Латинской академии в Нардене, с утра пылала печь. Воздух был так раскален и пропитан всякими запахами, что пришлось, несмотря на зимнее время, открыть окно.

Жена ректора и служанка Таннекен старались угостить нежданных гостей на славу.

— Ну, что же ты, Гена?.. — торопила дочь госпожа Гортензиус. — Мы из сил выбились, а ты еле двигаешь руками. Разотри скорее мускатные орехи для рыбного паштета. Ах, боже мой, боже мой, подлива-то, кажется, подгорела! Живее, Таннекен, живее добавь в нее самого свежего масла. Да прикрой колбасу крышкой, чтобы она лучше тушилась. Пошлите Пьеркина на улицу — пусть посмотрит, который час на башенных часах… Куда убежал этот постреленок?.. Верно, к городским воротам с уличными мальчишками?.. Хорош слуга!.. А где Мартин?.. У меня сердце лопнет от страха, если мы опоздаем!..

В кухню вошел сам ректор:

— Все ли у тебя готово, жена?

— Сейчас!.. Сейчас!.. Не торопи меня, Ламберт… Смотри, все уже кипит и шипит…

— Брызгается салом, — подхватила бойкая Таннекен, — обливается сахарным сиропом, истекает имбирной подливой!.. Так и скачет со сковородок и из кастрюль. Только ртов для всего этого и не хватает!..

— Рты уже вошли в город и сейчас будут под нашей крышей.

— Уже?.. — Гена подняла на отца испуганные глаза, и рука ее замерла над ступкой с мускатным орехом. — Мне страшно…

— Не говори глупости! — оборвал ее Гортензиус и расправил дрожащими пальцами широкую с проседью бороду. — Их начальник Юлиан Ромеро дал всей нашей депутации честное слово, что не причинит городу никакого вреда. Ромеро — настоящий рыцарь. Он только отдохнет со своим войском в Нардене и пойдет дальше.

— Постарайтесь ему понравиться, барышня, — снова вставила Таннекен, — если он сам пожалует к нам. А все-таки и он «испанский волк», как назвал их всех штатгальтер!

— Молчи, пустомеля! — замахнулась на нее шумовкой госпожа Гортензиус. — Теперь не время вспоминать об Оранском!.. Я не знаю, понравится ли моя дочь, а уж эти пирожки с дроздовыми потрохами и корицей должны понравиться непременно.

— А я боюсь… — прошептала опять Гена.

Стук пестика, шипение поросят на вертеле, звон ложек, мисок и плошек заглушали шум с улицы. Вбежал сын Гортензиуса, толстый Мартин:

— Отец, они уже у наших дверей!.. Пьеркин принимает у них лошадей!

Госпожа Гортензиус наскоро освежила пылающее лицо холодной водой, отряхнула складки платья на дородной фигуре и, сменив передник и чепчик на брюссельское кружево, степенно выплыла вместе с мужем встречать испанских мушкетеров.

Юлиан Ромеро командовал одной из частей войск, посланных Альбой под начальством своего сына, дона Фернандо де Толедо, усмирять восставшую Голландию. Нарден был на пути испанцев. Сначала горожане решили не сдавать город. Они надеялись на помощь войск Оранского, но, так и не дождавшись, были принуждены капитулировать. Ламберта Гортензиуса выбрали в числе депутатов для сдачи испанцам городских ключей.