В дебютах он действительно понимал мало, слишком рано бросал вперед ферзя, ослаблял боевые порядки пешек, особенно в центре. Порой мальчишка сам запирал своих слонов и забывал о тактическом преимуществе, которое могли дать ему кони, вовремя выведенные на оперативный простор. Все это, равно как и слишком надолго отложенные рокировки, представляло собой ошибки, типичные для начинающего игрока.

По мере развития партии знание стандартных комбинаций переставало играть главенствующую роль. Нико же продолжал свои лихие атаки и постепенно наращивал преимущество, делая все более неожиданные, порой даже рискованные ходы. Интуиции ему было не занимать, как и уверенности в своих силах, порой недостаточно обоснованной. В эндшпиль Нико бросался так же отчаянно, как камикадзе в последний бой. Чаще всего эта схватка заканчивалась для него победой.

Кроме того, Лоренсо, опытный шахматист, не мог не видеть в Николасе весьма странного и неуживчивого человека. Этот парень был абсолютно самодостаточен. Учить его чему бы то ни было, включая шахматы, оказалось делом нелегким, требующим немалой траты сил, в первую очередь душевных. В клубе мальчика приняли не слишком хорошо, в основном потому, что сам Николас относился ко всем ровесникам с нескрываемым презрением. Чувство юмора у него также было более чем странным. Он казался человеком одиноким и замкнутым в себе. Впрочем, Хулио предупреждал директора, что парень не подарок.

За долгие годы работы тренером Лоренсо повидал немало скороспелых шахматных талантов, этаких звезд-вундеркиндов, которые удовлетворяли свое тщеславие победами над младшими, хуже подготовленными соперниками и приходили в неописуемое наслаждение, поставив мат какому-нибудь пенсионеру-ветерану. Эти ребята обычно становились звездами на уровне местных клубных турниров, но далеко не каждому из них удавалось впоследствии добиться сколько-нибудь значительных успехов в серьезных, взрослых и тем более в профессиональных шахматах.

«Интересно, выйдет ли толк из Николаса?»

Лоренсо считал, что для начала надо бы немножко приручить его, сбить с мальчишки спесь. Для этого нужно было четче понять, где его потолок, игрок какого уровня сумеет поставить выскочку на место.

Одним из завсегдатаев клуба был юноша по имени Герман. Парню стукнуло лет двадцать, но вел он себя так, словно ему не исполнилось и десяти. Этот нескладный тип двигался весьма странно. Собственное тело будто не принадлежало ему полностью, и Герману всякий раз приходилось упрашивать свои руки и ноги что-то сделать. Большую часть времени он проводил, переходя от одного стола к другому и комментируя ход разыгрываемых партий. Его высказывания на сей счет сплошь состояли из шуток и прибауток, довольно однообразных по форме, но абсолютно точных и справедливых по смыслу.

Герман страдал задержкой развития, что не мешало ему пользоваться среди членов клуба репутацией человека умного и рассудительного. С первого взгляда, конечно, могло показаться, что парень немного не в себе, но если он и был на чем-то, как говорится, повернут в жизни, так это именно на шахматах.

Естественно, Нико сразу же обратил на него внимание, стал присматриваться к тому, с какой заботой и уважением относились к Герману младшие члены клуба. Мальчишку удивило то удовольствие, с каким они смеялись над его бесконечно повторяющимися шутками, которые самому Николасу казались совершенно неостроумными и неуместными.

Впрочем, Нико не мог не признать очевидный факт. Герман с одного взгляда понимал, что творилось на доске, и мгновенно просчитывал партию на много ходов вперед. Ход событий он обычно комментировал короткими стихотворными фразами вроде: «Раз, два, конь в огонь!», «Грызем пешки, как орешки!»

Герману не раз и не два за вечер удавалось предупредить кого-нибудь из игроков о том, что тот собирается сделать неверный ход. Никто не обижался на него за это. Его подсказки воспринимались соперниками спокойно, словно это был глас неба, помогающий кому-то изменить ситуацию на доске в свою пользу. Все настолько привыкли к его шуткам и к этой нескладной долговязой фигуре, слоняющейся между столиками, что в те дни, когда Герман почему-либо отсутствовал в клубе, завсегдатаям его попросту не хватало.

Играть он умел, причем неплохо. К сожалению, садясь за доску, он всегда сильно нервничал, у него начинался тик. Мать Германа, следившая за состоянием его здоровья, умолила Лоренсо, чтобы тот не разрешал его сыну играть самому. Так родители обычно просят не давать их маленькому ребенку баловаться с острыми предметами.

Таким вот образом Герман и превратился в своего рода символ клуба. Он напоминал тех людей, которым врачи и администраторы казино разрешали посещать игровые залы, но не играть. Сделав первую ставку, они не могут остановиться, пока не проиграют все.

Нико называл Германа дурачком, что, естественно, не пришлось по душе членам клуба. Впрочем, тот не обращал внимания на обидные замечания новичка в свой адрес. Наоборот, Николас очень понравился Герману, который с удовольствием приходил посмотреть, как тот играл очередную партию.

Нико очень быстро понял, как можно поиздеваться над Германом. Он просто-напросто предложил тому сыграть с ним быструю партию. Парень честно ответил, что родители будут ругать его, если он согласится.

— Но если мы им не расскажем, то ведь они и не узнают, — сказал в ответ Николас. — Мне говорили, что ты отлично играешь. Давай, чего ты ждешь? Или струсил?

В первый раз Герман довольно спокойно отказался от такого искушения, но весь вечер явно был не в своей тарелке. Мысль о том, чтобы сыграть с Нико, не давала ему покоя. Николас не унимался, и сопротивление Германа постепенно ослабевало. Он уже собирался согласиться, но тут Лоренсо понял, что произошло, отвлек Германа и довольно быстро отвел его домой.

Больше всего директору не нравилась в новичке склонность смеяться и подшучивать над людьми у них за спиной. Он попросил Хулио поговорить с ним на эту тему, в особенности насчет того, чтобы Нико оставил в покое Германа. Омедас выполнил просьбу друга, но прекрасно понимал, что особого толку от его разговора не будет.

Как и следовало ожидать, Николас выслушал его слова с презрительной улыбкой на губах и ничего не ответил. Больше всего на свете он не любил, когда ему указывали, как он должен себя вести для того, чтобы его считали хорошим мальчиком. По правде говоря, по сравнению с тем, на что был способен этот парень, Омедас не считал обидные слова, сказанные в спину другим детям, чем-то чрезвычайно опасным и непростительным. Но психологу меньше всего хотелось, чтобы Нико выставили из клуба. Тогда его подопечный опять остался бы один, без неформального общения со сверстниками и возможности завести себе друзей. Хулио изрядно устал от необходимости все время присматривать за мальчишкой и получать замечания за его проступки, но воспринимал это как часть своей работы.

Чтобы вложить в голову Николаса какие-то свои соображения, он предпочитал переводить разговор на тему шахмат:

— Вот скажи мне, зачем ты добиваешься, чтобы все, кто играет против тебя, чувствовали себя рядом с тобой ничтожествами? Разве ты не помнишь, что я тебе говорил?