Младина подняла глаза. Волки молча смотрели на нее, не мигая, и под этими парами желтых глаз, острых по-звериному и разумных по-человечески, ей стало неуютно. Она понимала, какое важное решение ей предстоит принять. И не судьбы духа-подсадки оно будет касаться, и не ее собственной судьбы, а даже не всех земель окрест. Но она еще слишком мало знала для такого решения.

Она перевела взгляд на Хвалиса и вздрогнула. Там, где только что лежал мужчина в расцвете сил, вдруг оказался старик. Разом усохшее чуть ли не вдвое сгорбленное тело, лысая голова с несколькими клоками седых волос, провалившийся черный рот без единого зуба, коричневые морщинистые пальцы, безотчетно царапающие снег… Куча тряпья, а не человек. Покинутый духом, который в течение целых двадцати лет давал ему нечеловеческие силы, Хвалис разом постарел лет на сорок и умирал, выжатый насухо, выпитый до дна. Лиловые веки трепетали, но уже не могли подняться. Из горла вырвался слабый хрип. Одежда, слишком большая для съежившегося тела, придавала ему вид дитяти в пеленах – он снова стал младенцем на коленях у Марены, родившимся на смерть и готовым к переплавке в горне Огненной реки, к перековке в кузнице Сварога… Помочь ему было нельзя. Да и не нужно.

Младина отвела глаза. А трое волков подошли, окружили тело и сели, не сводя с него глаз. Потом самый крупный, белый, поднял морду и завыл. И такая тоска смертная звучала в его голосе, что Младина отвернулась и села на снег, зажав руками уши через платок. Она не знала, о чем так скорбит белый волк, но чувствовала, что это самый горестный из родовых плачей. Не просто умирал брат – умирал тот, кто отрекся от родства, воспылал к родной крови смертной враждой и вынудил в конце концов уничтожить себя руками кровной же родни. Умирал, чтобы больше не возродиться среди потомков рода.

«А я на нем приехала», – подумала Младина. Не верилось, что этот умирающий дряхлый старик превращался в коня и нес ее по поднебесью, выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Неужели вот эта серая мелочь дала ему такую силу? А она, Младина, загоняла до смерти?

И куда он ее занес? Младина огляделась. Вокруг стоял зимний лес. Такой же, как и на много дней пути в любую сторону по лесистой земле славян. Бесполезно и гадать, где это и в какой стороне дом.

Как теперь отсюда выбираться?

– Это ты его заставил в коня оборотиться и на себе меня нести? – Она опустила глаза к ногам, где еще терся дух-подсадка.

– Я.

– А ты… с любым это сделать можешь?

– С любым. Хоть живым, хоть нет.

– А можешь… вот это бревно в коня превратить? – Младина ткнула пальцем в обмерзлый край старого бурелома.

– Могу. – Серый зверек шустро вскочил на край ствола. – Ненадолго, правда. Оно же мертвое, у него сил нет…

– Силу я дам. А ну-ка…

Она повелительно махнула рукой, и зверек пропал. А что-то живое и крупное поднялось из-под снега, сбрасывая промерзшие и прогнившие ветки, вороха палых листьев, всякий сор… В первый миг изумленная Младина видела ожившее бревно с полуотпавшей корой, но моргнула – и перед ней очутился гнедой конь! И на морде его белела уже знакомая узда.

Робко Младина сделала шаг вперед. Конь смотрел на нее уже знакомыми черными глазками и дружелюбно махал хвостом, словно собака. Она подошла, и конь опустился, подогнув передние ноги, подставил спину. Она уселась верхом – на что-то жесткое и холодное, совсем не похожее на живое существо. Но уж чем богаты…

– Вези меня домой, – приказала она и подобрала узду. – Только не по тучам.

– По земле – долгонько будет.

– А ты поторопись!

Снова пошел снег. Конь тронулся. Младина обернулась. Вокруг лежащего стояли уже не волки, а люди: серые, плохо различимые фигуры в утренних зимних сумерках. Рослый мужчина обнял припавшую к нему женщину, а невысокий, крепкий темноволосый парень стоял поодаль, не сводя глаз с покойника. Снежинки падали на застывшее лицо старика и не таяли, ими уже полны были впадины закрытых глаз, полузапорошенное щуплое тело сливалось со снегом, готовое навек раствориться в белизне небытия.

При виде женщины, к которой прильнули двое отроков, сердце Младины вдруг встрепенулось – захотелось вернуться, подойти к ним, обнять. Но конь уже прянул в чащу, и заснеженные стволы сомкнулись, пряча от нее оставшихся на поляне…

* * *

В дважды разоренные Глуховичи Угляне и Младине пришлось вернуться еще не раз. Три избы сгорели, а те, что уцелели, сежанские мужики разобрали и использовали бревна как дрова для больших погребальных костров. На одни крады возлагали смерзшиеся трупы Глуховичей (отделять их из общей кучи уже пришлось топорами, и в итоге кто-то «забрал» с собой на костер не только свои руки или ноги). На другие – убитых разбойников. Все это заливалось смолой и прокладывалось соломой, чтобы заставить гореть под хмурым зимним небом. Когда кострища остывали, приходили Угляна, Младина и бабка Крючиха с коваными железными совками и лопатками, которые использовались только для этих целей, и собирали угли и обгорелые останки в большие короба. Коробов вышло полтора десятка, и их составили в погреб, чтобы весной, когда земля оттает, насыпать над ним холмик и сделать общей могилой всех, к кому так неблагосклонны оказались Рожаницы.

Дух-подсадку Младина поселила в горшочке, завязав заговоренной тряпочкой и нитью. Горшочек задвинула в самый дальний угол на полатях, где с ним ничего не могло случиться. Угляна только покосилась на нее, но ни о чем не спросила, и Младина не беспокоилась: эта женщина не станет из любопытства совать нос куда не надо. Впрочем, снять с духа узду могла только сама Младина, так что и держать его взаперти следовало лишь для порядка.

О победе над разбойниками в волости много говорили, много пили пива и меда в честь этого события. Но вскоре о нем стали забывать, ожидая другого. Около середины месяца лютеня на Сежу приходило полюдье смолянского князя Зимобора. Сежанская волость лежала в самом дальнем северо-восточным углу земли, которую он называл своей, поскольку здесь жили люди одного с ним корня. Сежан связывала со смолянскими кривичами не военная сила, а родство, потому и полюдье шло не собирать дань, как в землях, покоренных мечом, а лишь за добровольными дарами в знак уважения к старшему в роду. Зимобор, прямой наследник основателя племени кривичей, считался земным воплощением Велеса-Крива, как и всякий законный князь. Ежегодно обходя свою землю с востока на запад, будто солнце, он освящал ее своим присутствием, принося благополучие и плодородие, принимал дары, предназначенные священному пращуру племени, разрешал споры между родами и оказывал иную помощь.

Князя Зимобора Младина видела каждый год, поэтому думала о нем без волнения. Гораздо более ее занимало все случившееся в последнее время. За домашней работой она постоянно перебирала в памяти все виденное и слышанное. Она знала, казалось бы, уже так много, но понимала очень мало. Кто были те семеро, кого она видела возле тела мертвого разбойника? Люди? Или духи? Так или иначе, они встретились ей уже не в первый раз, а значит, ее судьба тесно связана с ними. Но где они? Когда объявятся?