– Улетайте прочь! – кричу я громко по-немецки. – Хватит, оставьте меня в покое!

Я знаю, что ни в коем случае нельзя по ним колотить и вообще прикасаться к ним. Но ведь они набились мне в волосы, они ворочаются и суетятся там. Одной рукой я машу над головой, другой тяну кабутце. Я перехожу на бег, мои ботинки все быстрее колотят по асфальту, я ору и обзываю пчел гаденышами, которые должны от меня отвязаться.

А их становится все больше. Они не отвязываются. Им нравятся мои волосы и моя борода. Наверное, они напоминают пчелам гнездо или растрепанный цветок. Я бью себя по голове и чувствую укус, бью еще раз – и кто-то что-то злобно жужжит мне в самое ухо. Я в панике озираюсь, надеясь найти воду, которую можно было бы на себя вылить, или в которую можно было бы нырнуть, чтобы спрятаться от злых пчел.

На обочине стоит только заправка. Люди рядом с ней с интересом наблюдают за тем, как я бегу, ругаясь и колотя себя по голове. Я вдруг осознаю, что они выглядят совершенно спокойными, как и мужчина у входа в киоск пару метров поодаль. Они быстро остаются позади. Улица поворачивает, а я все бегу вперед, проклиная пчел и стараясь удержать равновесие. В глаза мне кидается въезд и табличка: «ПРИЮТ ХОРОШЕГО АРОМАТА». Я резко заворачиваю туда, кабутце дребезжит, подпрыгивая на камнях и кусках гравия. За столом в тени высокой ивы сидят трое мужчин и играют в карты. Они с удивлением поднимают на меня глаза.

– Мне нужно в дом! – истошно кричу я на бегу. – В дом! В дом! Меня преследуют пчелы!

Я отбрасываю ручки кабутце, они падают на землю, а один из мужчин показывает на дверь. Я врываюсь внутрь и сразу захлопываю дверь за собой. Обеими руками я перетряхиваю волосы и одежду. Пчелы, их трупы и их отдельные части падают на пол, я прыгаю по всему этому, топчу до тех пор, пока и мокрого места не остается. Усталый, сползаю по стене и дышу, слушая, как нормализуется ритм моего сердца. В окошко я наблюдаю за тем, что происходит снаружи. Трое мужчин продолжают играть в карты, моя кабутце стоит на въезде. Я приоткрываю дверь на маленькую щелку и опасливо выглядываю. Все спокойно.

– Они улетели? – шепчу я этим трем, и они поднимают головы. Тот, кто на вид самый старший из них, спрашивает:

– О чем ты говоришь?

– О пчелах!

– Здесь не было никаких пчел.

– Ну как же, я от них убегал. Где-то здесь у них должно быть гнездо, они искусали мне всю голову.

Я осторожно выхожу наружу и подсаживаюсь за стол. Старик пододвигает ко мне стаканчик и наливает чай. На затылке я нащупываю большую шишку.

– Ты не мог бы посмотреть? – спрашиваю я старика, и он нерешительно склоняется над моей головой, отодвигает в сторону мои волосы и удивленно втягивает сквозь зубы воздух:

– Ой-е! А они хорошенько тебя отделали!

– Подожди, – говорит мужчина, сидящий с ним рядом, и лицо его вдруг озаряется, – это было не гнездо!

– А что же?

Он показывает на улицу.

– Ты пришел оттуда, так?

– Да.

– Оттуда же незадолго до тебя проехала пчеловодческая машина.

Я краснею. Я знаю, как выглядят пчеловодческие машины: большие фургоны с открытым кузовом, на которых сложены дюжины или даже сотни деревянных ящиков, в каждом ящике – примерно десять тысяч пчел. При перевозке некоторые насекомые выпадают, их подхватывает воздушный поток, они теряют ориентацию и отчаянно ищут дорогу назад в свое пчелиное государство.

– Ты хочешь сказать…

Все трое юмористически смотрят на меня, и старик с удовольствием подводит итоги всего произошедшего:

– Итак, едет пчеловодческая машина, за которой тянется шлейф из пчел, а за ней идешь ты и удивляешься, откуда они и почему так много?

– А на самом деле наши китайские пчелы весьма дружелюбны! – поучительно заявляет его товарищ. Он рассказал мне, что стоило отойти на пару шагов в сторону, и я бы избежал пчелиного облака.

Почесывая голову, я пью чай. Эти трое продолжают играть в карты, а я наблюдаю за их турниром. Ветер шелестит над нами листьями ивы, мир вокруг кажется очень спокойным. Один из игроков совершает ошибку, и старик в шутку дает ему подзатыльник.

Моя голова пульсирует, я чувствую себя бесконечно усталым.

Я добираюсь до города Цзюцюань, что означает «Винный родник». На месте укусов набухают надутые лимфой пузыри, все зудит, но все-таки я направляюсь в парк, чтобы посмотреть место, давшее название этому городу. Это четырехугольный каменный фонтан, в воде которого лежит пара монет.

– Конечно, сам фонтан новый, – признает экскурсовод, – но вода-то в нем та же, что и раньше!

Более двух тысяч лет назад, через сто лет после объединения империи под властью первого императора, молодой генерал Хо Цубин вылил сюда кувшин вина, чтобы порадовать солдат. Вино было подарком императора У-ди династии Хан, знак благодарности за успехи генерала в войне против хунну, кочевого народа с севера, с которым династия Хан ожесточенно враждовала.

– Генерал умер в двадцать четыре года, – говорит экскурсовод, поднимая одну бровь, – во время эпидемии.

Я пытаюсь представить себе его, этого молодого полководца, который гнал свои войска через пустыни навстречу кочевникам, а потом вдруг умер. Он даже не дожил до моих лет.

– Где был его дом?

Экскурсовод размышляет некоторое время, а потом называет одно из самых загрязненных мест в Китае, город в районе угледобычи в провинции Шаньси. Шесть месяцев и две тысячи километров назад я был там и гулял по окрестностям вместе с моим другом репортером. Кажется, с тех пор прошла целая вечность.

Эти Линьфэнь.

Парк с винным родником оказался довольно большим, в его центре расположено озеро. Я прогуливаюсь вокруг него и нахожу террасу с пластиковыми стульями. Две зеленые ветви обеспечивают в ней тень. Длинноволосый мужчина играет на гитаре и поет, несколько пожилых людей пьют пиво. Я сажусь за столик и слушаю. Мужчина поет что-то о любви, публика тихо беседует, а я пью чай и думаю о Шаньси.

Как я тогда чувствовал себя? Каким далеким мне тогда казалось то место в Гоби, где я сейчас нахожусь…

Мой мобильный вибрирует, пришло сообщение от учителя Се. Он ждет меня в городе Цзяюйгуань. Послезавтра там будут проносить олимпийский факел. Успею ли я к этому времени? Я достаю свой навигатор: еще тридцать километров.

…Учитель Се держит в руках китайский флажок. Мы стоим перед массивным зданием гостиницы в Цзяюйгуань, единственной, где мне вчера вечером удалось раздобыть комнату. Половину парковки занимают полицейские машины, тележка учителя Се стоит где-то среди них. Сейчас только семь утра, а на улице перед гостиницей уже полно народу, ожидающего увидеть олимпийский огонь. Учитель Се с ухмылкой вкладывает в мою руку флажок.

Длинная цепочка добровольцев в зеленых рубашках выстроилась перед толпой, перекрывая улицу, полицейские патрулируют дорогу и раздают указания. Папы поднимают повыше своих круглощеких малышей, у многих на лбу красные повязки, а на щеках – наклейки в форме сердечек. На их маленьких личиках читается вполне осознанное волнение.