Впрочем, одна группа останавливается. Это французы, бельгийцы, датчане, американцы, немцы и китайцы. Мы делаем групповые снимки и обмениваемся адресами. Они тревожно осведомляются, проехали ли они наконец пустыню. Я отвечаю, что мне довелось пройти лишь по нескольким небольшим отрезкам пустыни, и все облегченно вздыхают.

Среди каменистых полей Гоби я отмечаю три тысячи километров моего пути из Пекина. К вечеру воздух немного посвежел, и мир окрасился в мягкие цвета. Мою одежду сушит легкий ветерок. Я устанавливаю на асфальте штатив и достаю маленькую камеру, на которую я снимаю видео.

Но она не включается. Минуту я жму на все кнопки и размышляю, стоит ли танцевать, не снимая это. Потом мне в голову приходит идея получше: я достаю из кабутце свой коврик, арбуз, нож и ложку и со всем этим добром устраиваюсь на обочине. Рано или поздно здесь проедет какой-нибудь европейский велосипедист.

… – Ты имеешь в виду Эндрю?! – недоверчиво восклицает Шарлотта. – Но этого не может быть!

Она смеется громким грудным смехом, а оба ее сопровождающих таращатся на меня круглыми глазами…

Я познакомился с этой троицей в деревне, где ночевал. Они из той группы, что выехала из Афин. Мы сидим около киоска в тени тента, и я рассказываю им, как вчера все-таки станцевал свой рубежный танец.

…Мне пришлось прождать несколько часов, пока не появился одинокий пожилой господин на велосипеде. Он носил усы и был поляком, его звали Эндрю. Мне потребовалось немало времени, прежде чем на английском и французском, но прежде всего на языке жестов я смог ему объяснить, что мне надо одолжить его камеру, чтобы заснять свой танец. И что будет еще лучше, если он станцует вместе со мной.

Я изобразил несколько танцевальных движений.

– Dance! – кричу я и спрашиваю у него, не хочет ли он делать это вместе со мной. Он отмахивается от меня, но его усы весело приподнялись.

– Juste comme ça! – Я размахиваю по воздуху руками.

И вдруг он запрыгал вокруг меня. Мы были одни на улице. Он приехал на велосипеде с запада, а я пришел пешком с востока, и в этом месте мы встретились. Ветер тихо завывал над пустыней, музыки не было. Мы танцевали. Мы размахивали руками и ногами, скакали по дороге, поляк и немец посреди Китая, и наслаждались этим моментом.

… – Нет, этого просто не может быть! – говорит Шарлотта. – Эндрю ведь чудак, настоящий оригинал, он почти всегда ездит один, и большинству из нас не удалось с ним и двумя словами перекинуться. А ты станцевал с ним!

Сначала я вижу только темное облако, которое появляется вдалеке и медленно кружит над пустыней. Единичные лучи пролетают его насквозь и скользят по насыпи. Небо темно-серое, дует ветер.

Я медленно иду дальше, не упуская из виду облако. Оно кружит над пустыней и над дорогой, и чем дольше я смотрю на него, тем больше мне кажется, что это огромное живое существо. Потом оно вдруг меняет направление. Оно увеличивается, летит в мою сторону. У меня вырывается высокий крик. Я быстро застегиваю все молнии и прячу все, что можно в кабутце, крепко вцепляюсь в нее и жду темное существо, которое накатывает на меня, закрывая собою весь горизонт. Чем ближе подходит буря, тем громче я слышу ее шум.

Мимо меня со скоростью пешехода пробирается машина, я вижу, как ее аварийные огни исчезают в серой мгле. Потом буря обрушивается на меня.

К моему величайшему удивлению, в этом песчаном шторме почти нет песка. Мелкие острые камушки ударяются о кабутце, я чувствую, как они бьют по моим ногам и рукам, одной ладонью я прикрываю глаза, другой обнимаю кабутце, чтобы ветер не перевернул ее. Буря трясет и рвет меня, кричит мне на ухо со всей своей злобой о том, что здесь, в каменистой пустыне, для нее нашлось так мало песка, а то она могла бы превратиться в настоящий Кара-Буран, в Черный Ураган – грозу всех караванов.

Потом она резко разворачивается и уходит. Я вижу, как темные облака уносятся вдаль, бледнеют и уже не внушают такого ужаса. Я отряхиваю с себя пыль, обследую камеры, делаю глоток воды и размышляю о природе красных точек на своих икрах, пока до меня не доходит, что их оставили маленькие камушки, которые крутил ветер.

В следующей деревне меня высмеивают.

– Песчаная буря? – спрашивают они. – Это была не песчаная буря.

Они сидят на корточках на обочине рядом с кучами арбузов и ждут покупателей. Мои фантазии на тему песчаной бури развеселили их.

– Сезон больших бурь уже давно прошел, – объясняет мне морщинистый старик, – то, что ты увидел, в лучшем случае был ветерок.

Остальные просто смеются. Какая-то женщина дает мне кусок арбуза, чтобы утешить меня.

– Ты наверняка испугался, сынок? У вас ведь не бывает песчаных бурь?

– У нас в Германии нет пустынь, – мрачно отвечаю я.

– В Германии?! У нас там живут родственники!

– Где?

Остальные с интересом смотрят на нас.

– Я забыла, – признает она, – они там уже очень давно.

Я иду дальше, и вскоре в воздухе появляется множество пчел. Над ухом слышен их гул, жужжащие точки окружают меня. Они повсюду, и их голоса весьма свирепые! Я вспоминаю слова мотоциклиста мне пару недель назад о том, что я должен остерегаться пчел. Его они всего искусали. Вероятно, это место он и имел в виду. Тут рядом наверняка где-то есть пасека или гнездо, и поэтому эти зверюги тут такие агрессивные.

Я шагаю быстрее и чувствую, как во мне нарастает паника. С младых ногтей мне известно: если летом ты пьешь из банки, то всегда используй соломинку. Иначе можно случайно проглотить пчелу или осу, которая цапнет за горло. Это приводит к ужасным последствиям: место укуса отекает и перекрывает дыхательные пути, что ведет к неминуемой смерти от удушья, если только пострадавшему не перерезать шею ножом. Тогда появляется зияющая рана, в которой с хрипом надуваются кровавые пузыри.

Мне было лет шесть, я сидел в саду на качелях и что-то распевал во все горло. Вокруг меня цвели цветы, моя сестренка Беки была еще слишком маленькой, чтобы претендовать на качели, я болтался туда-сюда и пел песню, когда вдруг почувствовал что-то во рту. Оно барахталось у меня на языке, и, пока я пытался это выплюнуть, меня уже укусили. Во рту разлилась горячая боль. Я заметил, что в моем плевке на земле валяется желто-черное насекомое, и понял, что умру, если кто-то не надрежет мне шею.

Я же не знал, что пчела укусила меня лишь за кончик языка и что вместо неминуемой смерти меня ожидает лишь горстка льда. Страх был огромен. Он и по сей день живет во мне, когда я вижу черно-желтые точки и слышу это особое злобное жужжанье. Тогда я обрываю разговор на полуслове и выбегаю из комнаты. Потом я сам над этим смеюсь, чтобы люди не подумали, что я на самом деле боюсь.

Пчелы повсюду, и они, кажется, раздражены. Я вступил на их территорию, и они хотят меня прогнать, я иду быстрее и быстрее, чтобы оставить их позади, но их становится все больше. Я в тревоге озираюсь: земля вокруг зеленая, я нахожусь в километровом оазисе, вокруг деревья и поля, гнездо может быть где угодно.