Разговоры в ложе с украинским правительством (Любченко, Шелехес и др.). Много расспрашивали о Праге, Масарике, Бенеше. Любченко хотел вызвать секретаря чешского посольства в ложу, чтобы он напомнил Бенешу о выселении белогвардейцев, но Балицкий (наркомвнудел) запротестовал. Дело отложили.

Пишу эти строки, сидя в кафе «Националь». Странно, чувствую себя, как рыба, выкинутая волной на песок и видящая с ужасом, как волна постепенно уходит, оставляя ее на горячем песке. Волна отступает все дальше и дальше. Песок жрет воду и бледнеет от этого. Рыба жутко вытаращенными и стеклянеющими глазами смотрит в небо, как в завесу смерти…

Вот это — я.

Не знаю, кто будет эти мои строки читать. Печальнее всего, если никто их не прочитает. Во всяком случае, последнее одиночество мне стало полным и единственным другом. Осталась бумага в тетрадках домашнего и вот этого карманного дневников.

Ей, бумаге — как хорошо, что она тоже женского рода, — я доверяю свою тайну, свои мечты, свои глубочайшие раны.

Бумаги отца открыли его внутренний мир, его страдания, его переживания по поводу так и не сложившейся второй семьи. А еще в дневниках мы нашли завещание отца нам, его детям. Я привожу его здесь не полностью.

22.01.1935 г. ЗАВЕЩАНИЕ МОИМ ДЕТЯМ НАТАШЕ, ЛЕНЕ, ОЛЕ И ДМИТРИЮ

08.02.35

Трудно писать завещание. Трудно, потому что оно предназначается для чтения после того, как не будет больше никогда на земле автора этих строк.

Прежде всего, дети, не живите так, как я. Я был недостаточно смел по отношению к самому себе.

Чувствуя большие артистические силы (писать и играть на сцене), я как-то мял это в себе и стеснялся показывать, как стесняются показывать дурную болезнь. Такая дикая робость есть результат большого и неотесанного самомнения. Мне казалось, что как только я начну писать или играть на сцене, так сейчас же должен поразить весь мир. Вот я и не рисковал, боясь, что мир может и не поразиться сразу. Я воспитывался няньками на сказках и из всех их любил больше всего сказки про Иванушек-Дурачков, которые все, конечно, скрытые гении. Эта скрытность-то мне и нравилась. И за ней я скрывал то, чем награжден был природой. Я недурно пел и пел всегда один (из-за стеснения). Я хорошо декламировал и играл (и очень редко в обществе, а больше тоже сам для себя). Если случалось декламировать в обществе, то всегда сначала ломался, довольно примитивно, и только потом выступал. После выступления волновался гордостью, но и ее, как ханжа, упрятывал. В результате получился тип довольно замкнутый со скомканными внутри себя талантами.

Поэтому прошу вас, дети, развертывать свои таланты и способности во всю и на глазах всех. Стесняться надо, скромным быть следует, но не чересчур, не дико. Критики не бойтесь и на нее не обижайтесь. Доверяйте коллективу и проверяйте себя через коллектив. Впрочем, все равно вы будете жить в такое время, когда коллектив будет играть гораздо большую роль, чем он играл в наше время.

Растворяться в обществе и становиться бесцветно серыми тоже не надо. Чтобы не впадать в серость, не нужно, без особой надобности, тормозить свои поступки и слова. Тормозите, управляйте ими (управлять — это значит знать, когда тормозить), но не чрезмерно. И будьте всегда до жестокости откровенны с самими собой.

23.02.35

Эту смелость по отношению к себе и другим часто парализует страх смерти. Этот страх — ужасная сила. Он кошмарен и он, как и всякий страх, никогда не производил ничего прекрасного. Страх делает человека зверем, бесстрашие — Богом. Моя мама, расстрелянная белогвардейцами 18 сентября 1918 года в десяти верстах от города Спасска Казанской губернии вместе с другими десятью или девятью рабочими и крестьянами за то, что идейно была со мной и была моим другом, безумно боялась смерти. Ее девизом было: смерть небольшое слово, но уметь умереть — великая вещь.

14.03.35

Я это пишу вам, дети, к тому, чтобы вы не боялись смерти. Идите смело, с поднятой головой, светлыми глазами и беспощадной решительностью.

Вот небольшое предисловие вам, мои Наташа, Лена, Оля и Дмитрий.

24.03.35

Я строил свои отношения с детьми, как с друзьями и товарищами, равными себе. Теперь меня нет. Всякое «завтра» старайтесь делать лучше и богаче «сегодня». Пусть же творческая борьба объединит вас. Продолжайте революционный род.

Теперь дела маленькие:

Деньги. У меня почти нет сбережений. Есть лишь немного в сберкассе, в займах и все, что случайно в карманах. Книжку от сберкассы и облигации займа найдете в том шкафу письменного стола, где документы и секретная переписка.

Все деньги разделите на пять частей — каждому поровну — Гере, Наташе, Лене, Оле и Мите. Но деньги берегите. Они обеспечивают свободу бытования. Чтобы не было недоразумений, в приложении к этому завещанию на особой записке указано точно, сколько у меня каких денег. Эту записку я буду периодически менять в зависимости от изменения сумм.

Мои рукописи, ненапечатанные (их порядочно), используйте для изданий. (Доход делите по тому же принципу — на пять равных частей.)

В моей библиотеке отдельной группой лежат мои произведения. Предложите все или некоторые переиздать.

Отдельной группой там же есть книги, даренные мне авторами. Берегите их, во-первых, из интереса, во-вторых, можете, если будете нуждаться некоторые из них реализовать как носящие на себе автограф (это если уж голод будет подпирать, если будет!).

26.03.35

Мою библиотеку, состоящую из обычных книг, разделите по вышеуказанному началу на пять частей. Книги редкие и антикварные реализуйте, доход — на пять частей или поделите их по доброму согласию.

Книги копите и никому их не давайте, даже читать. Книги — это старинные и современные чаши, наполненные лучшим, что есть на земле — человеческой пытливой, пугливой и мощной мыслью. Не только храните книжное достояние, а увеличивайте его и имейте за книгами уход.

Книги моих произведений, так же как и рукописи и дневники, внимательно просмотрите и что можно переиздайте.

Особенно же внимательно прошу отнестись к моим дневникам. В них осколки нашей великой и бурной истории, в которой я подчас носился, как щепка, думая, что я наисознательнейший ее агент.

Многое в дневниках, так же как и в переписке, есть такого, что опубликовывать еще нельзя (это зависит от того, когда вы будете читать эти строки). Тогда такие листы дневника и такие письма опечатайте под условием вскрыть и использовать их, например, через 25 лет после моей смерти — сдайте в библиотеку Ленина (там, где дневники Ромэна Роллана).

Чтобы все это сделать, надо внимательно просмотреть все тетради мои, конверты с перепиской, папки и даже напечатанные мои рукописи. Вот о чем я прошу вас, дети мои и жена моя.

Особенно прошу дольше сохранять память о моей героине матери, расстрелянной белыми колчаковскими офицерами 18 сентября 1918 года.