Девушкам предписали не злоупотреблять пудрой. Глаза им надлежало держать потупленными, а юбкам полагалось быть не слишком короткими. На знаменах, под которыми должны были идти девушки, красовалась надпись «Нас воспитывают в строгих принципах». Основной лозунг мероприятия был таким: «Торжественное приличие».

— Дети будут в фиалковых венках, — зачитывал инструкцию председатель секции. — Юноши — в миртовых, мужчины — в дубовых, старики — в виноградных.

— Где ж столько венков набрать? — загудели ряды.

— Вот это и есть наша задача, — серьезно пояснил председатель. — Отрядим людей в парки. Каждому дому будет свое задание.

Дальше стало еще хуже. Секции предстояло создать свою колонну и влиться в общегородской парад.

— В процессии идут поселяне и матери семейств, каждая из которых прижимает к груди младенца, — громко и требовательно читал председатель. — Юные девушки, несущие к алтарю пару горлиц на фарфоровом блюде, пастухи, ведущие своих барашков на розовых ленточках, толпы легких созданий с колчанами и посохами, словно сошедшие со страниц «Астреи»…

— Чего-чего?

— Попроще нельзя?! Что такое Астрея?

— Это неважно, — отмахнулся председатель. — Вы лучше слушайте. Сами знаете, что нам за неисполнение будет.

Ряды недовольно затихли. Никто не представлял, где в оборванном голодающем Париже взять фарфоровые блюда, барашков, розовые ленточки для них и «толпы легких созданий с колчанами».

— Далее… женщины кормят грудью младенцев, — читал сценарий председатель. — В первую очередь мальчиков.

Марию-Анну толкнули в плечо. Это был активист из соседнего квартала.

— У вас же соседки беременные есть? — горячим шепотом спросил он, косясь на председателя.

— Есть одна. А что?

— Тогда держите постановление. Я так и записываю: с вас причитается одна беременная с мужем.

Мария-Анна взяла бумажку и быстро пробежала ее глазами. Генеральный совет коммуны предписывал каждой беременной явиться к шести часам утра на площадь Свободы вместе с супругом, «которому, поскольку ты беременна, надлежит сопровождать тебя, и на чью руку ты будешь опираться. Ты можешь привести с собою одного ребенка, держа его за руку».

— Бред! — Мария-Анна покачала головой.

— Это еще что. — Активист вздохнул. — Гражданам из одного нашего дома предписали сделать рога изобилия размером с телегу и булками набить. А где они столько булок возьмут? В Париже народ от голода шатает!

Тем временем к трибуне подбежали люди, и там уже разгорался скандал.

— Где я тебе возьму колесницы?! — орал владелец тележного цеха, на которого возложили обеспечение парада колесницами, предназначенными специально для перевозки рогов изобилия. — Вот телег штук шесть я могу выделить.

— Здесь сказано «колесницы»! И не шесть, а восемь! — точно так же вопил председатель коммуны и совал ему в лицо в бумагу. — Ищи, где хочешь! Это уже твоя забота, а не моя!

Тележник выругался и отошел, а председатель повернулся к залу и заявил:

— Граждане, позаботьтесь, чтоб из каждого окна свисали флаги, а на всех тротуарах были рассыпаны цветы!

Зал обмер, а Мария-Анна поджала губы. Это уже был перебор.

— Они совсем сдурели, — пробормотал активист.

Председатель внимательно оглядел зал, кипящий негодованием, потряс перед собой стопкой бумаг и порадовал участников собрания:

— Каждый, кто не справится с возложенным на него поручением, будет занесен в списки подозрительных. Все меня слышат?

Люди дружно опустили головы. Конфликта никто не хотел, но и сил терпеть угрозы уже не оставалось.

Аббат узнал, что Анжелика Беро поселилась у мадам Лавуазье, спустя полчаса, причем не от Охотника. Качественно сработала штатная агентура. Времени на то, чтобы улучшить свое положение, у него было в обрез. Но вот беда, теперь ему скорее нужен был Адриан, чем Анжелика. Именно он развозил векселя, его следовало предъявлять должникам, делающим вид, что ничего не случилось. Аббат пролистал сводки, прикинул расстояния от Мадрида до Бордо, потом до Орлеана и Парижа. По всему выходило так, что Адриан должен появиться вот-вот, с минуты на минуту.

— Следить!.. Должен появиться ее жених. Берите обоих.

— А если она попытается переехать? — поинтересовался офицер.

Аббат хмыкнул. Вспугивать мадам Лавуазье не стоило. Ее квартира на де ла Мадлен пока оставалась лучшей приманкой для Адриана.

— Если попытается переехать, берите, но не на пороге квартиры Лавуазье, подальше… не на глазах.

Офицер кивнул и вышел. Аббат улыбнулся. Не так давно у него появились совсем новые мысли. Он уже понимал, что вовсе не проигрывает. Теперь важно внятно донести до совета то, что ему стало ясно. Так что можно было спокойно погрузиться в расписание завтрашнего праздника.

Верховное существо должно было простирать свое влияние не только над Парижем, но на местах с подготовкой было совсем плохо. Там банально не хватало ресурсов. В том же Труа продовольствия по расчетам хватало от силы на десять-одиннадцать суток, и взять провизию было пока просто неоткуда.

Понятно, что провинции выворачивались, как уж могли. Хороший пример подал город Со. Тамошний мэр понимал, что потуги на пышность в этой нищете будут смотреться жутковато. Поэтому он предписал жителям не вывешивать за окнами полотнища ткани, которых просто не было, не класть на подоконники подушки, расшитые цветными нитками, как при старом режиме. Недостаток лент и флагов вполне компенсировали огромные букеты полевых цветов, которые можно было вручать матерям. Лепестки роз или даже шиповника красиво летели под ноги старикам. Собственно, даже национальный флаг с тремя вертикальными полосами, принятый конвентом, можно составить из тех же совершенно бесплатных полевых цветов.

Даже там, где не было самого основного — естественной горы для размещения на ней местной власти, отечески приветствующей парад, можно было сделать конструкцию из переносных балок. Для ее украшения отлично подходили благородные побеги папоротника и можжевельника.

В конечном счете в центре всего праздника должны были оказаться новое Верховное существо и глава страны Робеспьер, фактически его первосвященник. Если бы все шло по плану, а векселя были бы пущены в дело, то восшествие Робеспьера сопровождалось бы колониальным изобилием. Все эти рога были бы вполне уместны. Но получилось немного иначе.

«Стар стал Охотник, — подумал Аббат. — Убирать пора».

Анжелика спала плохо, а проснулась рано, задолго до рассвета. Лежать на сдвинутых креслах оказалось утомительно, да и жарко было. Она покосилась на мадам Лавуазье, отвернувшуюся к стене и посапывающую, тихонько поднялась и глянула в окно. Вечером этот маленький сад, на который выходило единственное окно комнаты мадам Лавуазье, смотрелся просто сказочно. Он и сейчас, под луной, выглядел неплохо.