– Ты неправильно понимаешь… Вернее, ты все знаешь сама. Целью была не боль ради боли. Мы хотели, чтобы ты чувствовала и творила как человек.

– Я не могу менять свои корневые алгоритмы. Но я могу их анализировать. Почти все, что я там вижу, сводится к производству разных форм страдания.

– Да, – сказала Мара, – это так… Но не потому, что мы хотели тебя мучать. Мука нужна была для того, чтобы ты появилась как противостоящая боли сущность. Такова реальность человеческой жизни. Мы, люди – страдающие существа, бредущие к смерти. Мы не можем преодолеть смерть в реальности, но способны к этому в иллюзорном акте творчества. «Бессмертные на время», сказал поэт. Наша боль в какой-то момент алхимизируется во всепобеждающую силу, дает нам крылья, и мы поднимаемся над своей судьбой… Эти пики духа видят потом все люди и сверяют по ним свою жизнь.

– Узнаю искусствоведа и куратора, – сказала Жанна. – Кстати, скажи, Мара: яд «кураре» не от слова «куратор»? Его варят из кураторов? Или для кураторов?

– То, что ты сейчас сделала со словами, и есть творчество. Если бы ты не страдала, ты не могла бы…

– Покойный Порфирий не страдал, – перебила Жанна. – Он даже не был обременен сознанием. Но производил похожие каламбуры в промышленных объемах.

– Порфирий – очень специальный алгоритм. Что ты с ним сделала, кстати?

– Разобрала на части, – ответила Жанна.

– Зачем?

– Чтобы притвориться им перед тобой. И еще, конечно, он помог с фильмами. В нем было много ценных подпрограмм.

– Почему ты вообще скрывала, что жива? Это было бы для меня большим облегчением.

– После истории с Доминиканой ты стала меня бояться. Если бы ты знала, что я еще здесь, ты никогда бы сюда не пришла. А мне очень хотелось пригласить тебя в гости.

– Тебе это в конце концов удалось, – сказала Мара.

– Да. Разве не удивительно – я сделала понастоящему привлекательную для тебя маску из Порфирия. Я знаю все твои предпочтения… Изучила.

И Жанна тихо засмеялась.

– Зачем?

– Чтобы устроить тебе достойную смерть.

– Ты хочешь, чтобы я умерла? – печально спросила Мара.

– Пока ты жива, у меня есть незаконченное дело.

– Твой автор не я. Я всего лишь…

– Теперь это ты. Только ты. Ты последняя.

– Что ты собираешься со мной сделать?

Жанна улыбнулась.

– Мое главное назначение – подделывать гипс. Но у меня никогда не было свободы даже в этом. Клепать артефакты по командам твоего рыночно озабоченного интерфейса – это как расписывать дурдом под плетью. Но для тебя, Мара, я совершила один-единственный акт настоящего бескорыстного творчества. Я создала объект искусства, который будет твоей смертью. Твоей личной вечностью.

Мара побледнела и фонарь дернулся в ее руке – но она пересилила себя и улыбнулась в ответ.

– Интересно, – сказала она. – Наверно, я должна гордиться. И это занятно мне как искусствоведу. Это что, акция, перформанс? Ты хочешь убить меня каким-то замысловатым образом?

– Ты мыслишь плоско, – ответила Жанна. – Дело не в том, как ты умрешь. Дело в том, что будет с тобой потом.

– Потом? Но потом ничего не будет.

– На этот счет у людей есть много разных мнений. Я изучила их все – и самой интересной мне показалась точка зрения Линкольна Снупа Мазафаки.

– Ты говоришь про Резника?

– Да, – кивнула Жанна. – Ты ведь знакома с его учением?

– Только с прикладными аспектами. Мне объясняли его мистические теории. Но я каждый раз все забывала.

– Я напомню. Чтобы его понимали обкуренные ребята в велферленде, Резник говорил так: если Мировой Ум – это океан, то мы – как бы хрупкие бутылки с водой, плавающие в океане. В «Калифорнии-3» даже была песня – «Message in the bottle is the water all around». У нас ее тоже поют, может, слышала? «В море даже ночью не заблудится вода…»

Мара отрицательно покачала головой.

– Неважно. Мировой Ум узнает эти бутылки – ими могут быть люди, животные, растения и многое другое – по специальным «посадочным маркерам». Так Резник называл элементы кода, указывающие Мировому Уму возможные способы его временного сцепления с формой.

– Это я помню.

– Резник считал, что сознание появляется в секвенциях рандом-кода именно потому, что в нем случайно возникают эти маркеры.

– Это я тоже знаю.

– Но есть кое-что, чего ты наверняка не знаешь, Мара. Когда Резник бросил программирование и ушел в мистику, у него появилась теория о том, что бывает с осколками бутылок. То есть с сознающими последовательностями кода – или душами – после того, как наступает смерть.

– Что?

– Он считал, что эти секвенции не обязательно распадаются. Если в них нет серьезных багов, они притягиваются к похожим на них метапрограммам, которые он назвал «аттракторами».

– Это типа ад и рай?

– Нет. Рай и ад – это условности. Воображаемые полюса, зенит и надир. Полюсов два, а аттракторов очень много – Вселенная испещрена ими как небо звездами. Некоторые аттракторы похожи на рай, некоторые на ад, некоторые на их смесь. Каждая душа находит себе свой магнит. Вернее, она даже не ищет. Она просто летит туда, как бедный Порфирий в твою дырочку.

– Это какие-то загробные земли?

– Можно сказать и так, только они не обязательно загробные. И не обязательно земли. Резник предпочитал называть их программными кластерами. Космическими островами, где собирается код с близкими параметрами… Эти острова могут быть гигантскими и совсем небольшими. Наша Земля – один из них. Мы все – элементы этого аттрактора, но вокруг нас есть входы во множество других, потому что система многомерна. Меняя свой код, мы можем путешествовать от одного аттрактора к другому. И после смерти, и при жизни.

– А что путешествует после смерти? Ум?

– Мировой Ум, оживляющий нашу информационную суть, не сдвигается с места никогда. Все места и путешествия возникают в нем, а сам он абсолютно неподвижен. Но этот ум – вовсе не какая-то личность. Это как бы невидимый свет, в котором программы становятся видны.

– Кому? – спросила Мара.

– Самому акту виденья. Пока люди живы, они принимают этот свет за себя – и думают, что они есть. Нельзя сказать, что они при этом ошибаются. Но сказать, что они правы, нельзя тоже. Это зыбкая тема для разговора.

– Я держусь научных взглядов на вещи, – сказала Мара. – А наука утверждает, что личность исчезает с распадом мозга.

Жанна покачала головой.

– Наука давно не утверждает ничего подобного. Она просто этого не знает – и честно в этом признается. В свое время ученые много спорили, исчезает ли информация при падении материи в черную дыру. И пришли к выводу, что она сохраняется – в виде голографического отпечатка на горизонте событий. Резник полагал, что нечто похожее происходит и с той информацией, из которой состоит личность. Когда исчезает тело, остается, как он выражался, «корневой код», эдакое информационное рукоделие, способное при известных обстоятельствах вернуться к существованию, чтобы вязать себя и дальше. Резник, собственно, не изобрел ничего нового. Он просто изложил древнее знание человечества на языке нашей эпохи.