— Придурок, — качает головой Юля.

— Он просто несчастный, — защищает Жорика Нонна.

Лосеву зовут к телефону, и она уплывает, как большая рыба. А Соня вдруг говорит:

— Получается, что если бы Жорик не плюнул в Михалкова и не загремел бы в ментуру, мы и не помирились бы?

— Ужас! — Нонна осознает произошедшее. — Нас ведь дети пытались наши помирить, а мы, как последние стервы, отказывались!

— А я вот все думаю, как этому мерзкому бабнику Шестаковичу удалось нас рассорить? — спрашивает Юлька.

— Ну и как?

Юля откидывается в кресле, закидывает ногу на ногу и картинно протирает салфеткой носок и без того сияющего черного ботинка. Так же картинно скатывает из салфетки шарик и, почти не целясь, попадает им в урну, стоящую метрах в шести, у противоположной стены. Юлины мысли никогда не отличались последовательностью, и подруги ждали продолжения. Насладившись паузой, она продолжает:

— Конечно, он не Джонни Депп, не Ален Делон и даже не Никита Сергеевич, прости, Соня. В общем, данные у него так себе. Плечики узковаты и покаты, задница великовата, ножки коротковаты, ну а про росточек и говорить не буду. А я купилась на его слова, да и вы все!

— Да-да, — торопится согласиться Нонна. — Конечно, слова. Магия слов!

— Все! Никакой магии, — протестует Соня. — Чары развеяны по ветру. И голова у него, что моя коленка.

— Что, такая же бугристая? — спрашивает Юля.

— Такая же лысая. Дура!

— А сейчас, между прочим, модно быть лысым. Многие даже специально бреются. Федя мой, например, брился.

— Знаешь, что я скажу тебе, Ноник, — с видом профессионала объясняет Юля. — Те, у кого волосы хорошо растут, никогда специально не бреются. Бреются те, кому есть что скрывать. Ну, при наличии минимального вкуса, разумеется…

— А при отсутствии?

— А при отсутствии — три волосины по всей территории головы распространяют.

— Ужас! Девочки, мы не должны ссориться из-за мужчин. Мы не имеем права.

— Из-за мужиков-то? — засопела Соня.

— Нельзя из-за них! Мы дружим всю жизнь и ни разу не ссорились по-крупному. Помните, мы еще вспоминали недавно?

Подруги энергично кивают. Нонна достает рукопись.

— Я тут новую главу начала. «Не ссорьтесь из-за мужчин!» называется.

У бани стояли громоздкие, как шкафы, черные джипы. Эдуард — хозяин магазина «Инфернал», хмуро озирал окрестности. Соня дожевывала на ходу пирожок и торопилась к Аронычу. Завидев ее, суровый инфернальщик широко и дружелюбно улыбнулся и энергично закивал Соне. «Чего это он, кровосос, разулыбался? — подумала она, но на всякий случай кивнула в ответ и закашлялась, едва не подавившись куском. — Тоже мне, „Мороз-воевода дозором обходит владенья свои“».

Соня идет по двору. Бывший эвакуаторщик Рома по-прежнему при дровах и уже вполне сносно управляется с электропилой и топором. Увидев Соню, тащит с головы кепку и кланяется в пояс, как крепостной своей барыне.

— Здравствуйте, Софья Викторовна.

Соня, поджав губы, отвечает:

— Здравствуйте, Роман.

— Как?..

— Не жалуюсь.

Соня исчезла в бане. Роман взмахнул топором:

— Ну и нормально. Ну и ладно. Билл Гейтс тоже сначала боты чистил, — и снова размахнулся. — Идиот! — и расколол очередное полено.

_____

Старый банщик корпел над книгой учета, стучал костяшками старых счетов. По радио передавали концерт по заявкам. Вошла Соня.

Лейба Аронович, не поднимая головы от учетно-расчетного талмуда, сказал:

— A-а, Сонечка. Здравствуй, деточка.

— И вам здравствовать, Лейба Аронович. Вот зашла проведать вас, узнать, как дела?

— Зашла с ревизией, моя птичка. А я уже и конвертик приготовил, моя ласточка.

Двухметровая почти «ласточка» присаживается на край старого топчана. Лейба Аронович хищным указательным пальцем остановил нужную цифру на строчке, словно придавил блоху, а другой рукой протянул Соне конверт с ежемесячной прибылью от бани.

— Да какая ревизия, Лейба Аронович! Скажете тоже.

Банщик наконец поднимает на Соню стариковские мутноватые глаза.

— Соня, детка, бухучет знаешь?

Соня растерялась:

— Нет.

— И ничего-то вы не знаете, — покряхтел Лейба. — Где только жить собирались?

— В СССР.

— Счетоводить не умеете, кодекса не знаете…

Соня беспокойно поерзала на месте:

— Уголовного? — и, проникшись собственным невежеством, согласилась: — Действительно, не знаю.

— Вот я и говорю.

— Зато я КЗоТ знаю, трудовое законодательство.

— Трудовое, — шамкал Лейба. — Зачем тебе трудовое законодательство, ты ж не лидер профсоюза. А вот кодекс — нужная вещь.

— Дядя Лева, если я буду знать, что очень надо, — она хватает себя за горло, демонстрируя степень необходимости, — что это страшно надо и, главное, мне за это заплатят, я бухучет за ночь выучу, а кодекс даже усовершенствую.

— А знаешь ли ты наиважнейший закон экономики?

Соня настороженно глядит на старого Лейбу и, приложив ладонь к уху, как это делают глуховатые бабульки, разворачивает свой локатор к банщику.

— Наиважнейший закон экономики гласит: ты любишь деньги, деньги любят тебя. Учу тебя, учу, — он сокрушенно вздыхает. — Ты бы хоть в конвертик заглянула. Деньги, что ли, не нужны?

— Нужны, очень нужны! Лерке моей пальто купила. Она на фотомодель похожа — ростом в меня, а лицо, как у того моего мужа — очень белое, светится даже. А Жорик, нынешний мой муж, говорит, что не пишется ему, потому что ручка за шесть рублей не приносит ему вдохновения. Он говорит, что утонченного человека должны окружать изысканные вещи. Купила ему «Паркер».

Соня достает футляр с ручкой, протягивает банщику. Тот вертит его в заскорузлых пальцах.

— А вдруг действительно напишет что-нибудь стоящее? — мечтает Соня. — Сценарий или еще что-нибудь? Хотя, правда, надежда невелика. Взять хотя бы мою подругу Нонку. Помните, пухленькая такая, аппетитная? Ее вот ручки за шесть рублей не смущали никогда. Пишет себе человек. Но я все же купила «Паркер». Может быть, он удачу принесет, и мой Жорик, может, подпишет какую-нибудь важную бумагу? Договор с киностудией, например.

Лейба Аронович рассматривает ручку и ворчит.

— Подпишет, подпишет… Квитанцию от телевизионного мастера.

— Дядя Лева!