самого тридцать первого не замечать, что дома появилось что-то зеленое и колючее. А сейчас вот чудеса… Папа с мамой даже перессорились из-за украшений:

– Нет, не нужно сюда этот шарик! Он испортит картину! – возмущалась мама и пыталась отобрать у папы игрушку.

Папа левой рукой держал маму на расстоянии, а правой упрямо надевал шарик на ветку, приговаривая при этом:

– Я могу даже свой носок повесить, и это не испортит картину…

В конце концов мама смирилась, но уверена, что ночью она все переделает. Мы с сестрами смотрели на них и хихикали.

Огорчало только волнение, что кто-то: папа с мамой или Таня – проговорятся случайно при бабушке и дедушке о произошедшем. Очень не хочется, чтобы они знали и волновались.

Вечером все разошлись по комнатам, а мы с Таней пили какао около елки.

– Что-то Юра за эти два дня ни разу не приехал. Он что, на Марс улетел? – спросила Таня.

– Почему на Марс?

– Мама сказал, что он к тебе как на дежурство ходил, ни разу не пропустил. Вот я и удивилась, что его нет. Не могу представить, что еще, кроме космического расстояния, могло помешать ему приехать к тебе.

Я и сама расстроена, поэтому промолчала.

– Неужели ты мне так не доверяла? – вдруг с тоской в глазах сказала Таня, посмотрев на мои запястья. Я тут же натянула на руки рукава свитера.

– Дело не в этом. Я не смогу объяснить. Для меня это в прошлом, от которого и ключа-то нет.

– Мне страшно отвечать на мамины звонки теперь. Все кажется, что она скажет, что тебя больше нет…

– Это правда в прошлом.

Таня кивнула и отпила из кружки.

– Я очень рада, что я старшая из нас троих. И больше всего мне жаль Лильку, но я ей и завидую.

– Почему?

– Потому что я умру от старости раньше вас с ней. А она, к сожалению, останется без нас с тобой с наибольшей вероятностью.

– Боже, что за мысли… А почему завидуешь?

– Потому что у нее этой раны не осталось. Мы все: мама, папа, я, ты… даже Юра, будем помнить и бояться. А Лилька не понимает ничего. Она душевно здорова. Ты не подумай, что это упрек! Я тебя люблю безумно и виню себя за то, что не была достаточно хорошей сестрой, ты даже не смогла поговорить со мной…

– Таня, нет… Не вини себя! Я тогда ни с кем бы не стала говорить, просто потому, что… романтические рельсы…

– Что?

– Юра так выразился обо всей этой ситуации.

– Юра? Как-то цинично для него.

– Цинично? Ты считаешь? Просто он в чем-то прав, я вот сейчас вспоминаю. Тому, что случилось со мной, это описание подходит. В больнице я лежала с девочкой, Асей, с ней творилось совсем другое… страшное! Она третий раз уже в этой больнице лежала. Надеюсь, больше не попадет, потому что не попробует снова. Но вот она правда… У нее жизнь тяжелая, у нее мать замуж второй раз за настоящее чудовище вышла, он, знаешь, он…

– Я поняла. Если тяжело, можешь не договаривать.

– Хорошо. И вот у нее совсем не романтические рельсы. У всех разные ситуации. И пусть кажется, что какие-то менее тяжелые, другие – более. Но вот на деле… У всех ведь разная душевная выносливость. Тяжело-нетяжело… Так сравнивать все-таки нельзя. Все равно что ребенку дать тяжелый пакет с продуктами, а взрослому шкаф в руки. У кого тяжелее? Конечно, у взрослого, ведь шкаф! Но надо принять во внимание еще и то, что ребенок слабее и ему пакет этот несчастный тоже тяжело держать. Я зареклась говорить, что у кого-то более уважительная причина, а у кого-то менее. Мне было тяжело, я иначе не могла. Но самое страшное признать, что я действовала не совсем свободно. Я думала тогда, ну а как иначе, ведь во всей культуре: в истории, в книгах, на картинах, – поступали многие так… И я тоже так поступила. А потом стало страшно, и меня будто водой холодной окатили. Очень не хотелось умирать. Я только тебе об этом говорю (больше ни с кем не делилась), чтобы показать, какая ты хорошая сестра и как я тебе доверяю.

Мы долго еще говорили, обнимались, потом разошлись по спальням.

28 декабря

Я написала Юре: «Ты жив вообще?»

Он ответил: «Да».

Я: «Сегодня набралась смелости рассказать родителям о Саше».

Он сразу же: «Они??????»

Я: «Были в ужасе. Папа потом пил».

Он: «Как ты?»

Я: «Хорошо, что рассказала. Папа сказал, что не оставит это просто так. Даже звонил Дмитрию Сергеевичу, потому что номер Саши был недоступен».

Он: «А потом?»

Я: «Не знаю. Наверное, родители с Дмитрием Сергеевичем перестанут общаться. Я попросила их просто жить дальше. Не хочу больше возвращаться к этому болоту».

Он: «Рассказать – это очень смело».

23:00. Приходила мама. Долго меня обнимала.

30 декабря

Мама с Лилей писали сегодня письмо Деду Морозу. Мне тоже в шутку захотелось.

«Дорогой Дед Мороз, я знаю, что не ты кладешь подарки под елку, но ведь то, что ты не летаешь по домам с мешком сюрпризов, еще не доказывает, что тебя нет, верно?

Начну с самого главного, пожалуйста, пошли много здоровья моим бабушке и дедушке.

А папе и маме понимание, что время идет. И работа будет у них всегда, а вот мы с сестрами повзрослеем и не захотим украшать елку вместе с ними. Потеря и для нас, и для них.

И не думай, я не буду просить у тебя Юриной любви. Не хватало еще, чтобы ее, любовь, тащили, как упирающуюся козу, на веревочке.

А еще, пожалуйста, помоги Асе, пусть она увидит счастье в жизни.

А тебе, Дед Мороз, желаю счастливого Нового года».

Эпилог

Тридцать первого декабря Маша открыла глаза, лениво отбросила одеяло, повертелась на кровати и неспешно встала. Внизу, на кухне, что-то шумело. Наверное, бабушка готовит… Маша еще раз потянулась у окна, глядя на заснеженные елки, а потом с довольным вздохом легко бросила руки вниз.

Внимательно оглядела себя в зеркале: лицо, припухшее после сна, губы сухие, надо попить. Груди нет, но, наверное, уже и не предвидится… Маша посмотрела на себя, прикрыв сначала один глаз, потом другой. Да вроде и так хорошенькая, ладненькая, как говорит бабушка! Надо учиться не переживать, а принимать.

Одевшись, Маша задумчиво посмотрела на потрепанную толстую тетрадь, которая лежала на тумбочке около кровати. Обычно она всегда рвалась что-то записать туда. Да вот хотя