по искусству все же привезла, хотя почти их не читает – не отходит от меня. Папа звонит каждый день, спрашивает, как я себя чувствую, и извиняется, что мы не сможем увидеться раньше выходных – он занят в институте. Таня от папы не отстает – утром и вечером мы общаемся по телефону, а в течение дня она написывает сообщения и очень волнуется, если я не отвечаю сразу.

В школе меня пока перевели на домашнее обучение, а про художку родители, к счастью, и думать забыли.

Целыми днями я дышу свежим воздухом, много гуляю в лесу и по участку. Раз в неделю ко мне приходит психиатр, мы долго говорим, потом он хвалит меня за мой оптимизм, прогресс в лечении и уходит.

Саша. Саша. Саша. Саша.

Пишу намеренно его имя, чтобы доказать: все в прошлом. У меня создалось впечатление, что жизнь состоит из высот. И пока не поднимешься над какой-то проблемой, пока не встанешь повыше, то она, проблема, кажется огромной, даже больше тебя. А потом вдруг решительно встаешь на табуретку, оглядываешь уровень, на котором был раньше, и думаешь: «Это все почти незначительно!» Вот я будто встала на стол и еще табуретку на него поставила, на которую и взобралась. Высоко от пола! И все, о чем мне твердили дедушка, Юра и Таня, стало до смешного маленьким, понятным и очевидным – бери в руки да крути и рассматривай. Захотелось обнять себя.

Кстати, дедушке и бабушке родители решили ничего не рассказывать. Я с ними согласна. Ни к чему это. Меньше всего хочу, чтобы дедушка винил себя хоть в чем-то.

17 декабря

Огромными хлопьями падал снег. У нас в гостиной на даче большое окно. Мы с мамой встали около него, смотрели. Казалось, что всего минут десять простояли, а нет – около часа. Деревья торжественно тянули ветки к снежинкам и надевали их на себя, как теплые варежки.

Потом в дверь постучали. Юра пришел. Я схватила дубленку и сразу потащила его за дверь.

– Ты чего? – удивился он.

– Ангелов снежных давай делать!

Я думала, он откажется. А он постоял в нерешительности какое-то мгновение, перепрыгнул с ноги на ногу, потом пожал плечами, будто вел сам с собой диалог, и осторожно опустился в сугроб рядом со мной. Я плавно повозила руками и ногами по снегу. Остановилась. Потом еще повозила. Чувствовала, как рядом шевелится Юра.

Выдала:

– Мы с тобой, как дураки какие-то.

Рядом послышался вздох.

– У меня спина замерзла, – сказала я. – Какое небо мрачное, хоть и снег. Вот бы солнце…

Я села в сугробе, а Юра вдруг с особой силой стал шевелить руками и ногами.

Удивилась:

– Ты чего?

– Да круто все на самом деле. Ты почувствуй только… У меня ЕГЭ на носу, я ни фига не готовлюсь, и то гармонию только что обрел. Так что давай, осознай счастье.

– Чего это ты гармонию обрел?

– Потому что круто все, Маша! Смотри, над нами небо, и оно не падает. Каким-то чудом весь мир продолжает работать на честном слове. И ни разу слово свое это честное мир не нарушил, прошу заметить. На порядочности, получается, строится жизнь. И я как-то… очень рад это понять. Приятно стало. Рисуй давай ангела, украшай землю.

Я улыбнулась – до того мне понравились Юрины слова.

Вечером, когда Юра уже ушел на электричку, выглянула во двор. Снег к этому времени почти засыпал наши глубокие – а мы старались от души – отпечатки в сугробе, но как-то все равно очень хорошо на душе стало. И Юра славный. Мой славный Юра…

19 декабря

Я стала очень придирчива к еде. Мама сегодня немного возмутилась:

– Что ты там высматриваешь в тарелке? Пюре морем не станет. Ешь.

Я, конечно, послушалась и зачерпнула ложку, но тщательно пережевала то, что ела. Не смогу вспомнить день, когда у меня это появилось: вдруг – вот прямо совсем вдруг! – стала бояться увидеть под слоем вкусной еды волос или еще что более неприятное.

И я пытаюсь говорить себе, что это ерунда, что еду готовит мама и что прошлым летом я даже ела в придорожном кафе с папой, когда мы ехали к бабушке и дедушке, и ничего – выжила!.. А страх все равно не уходит. В выходные папа привез целую коробку пирожных, типа «Анны Павловой», так я с каждой соскребала крем и рассматривала, чтобы под ним ничего не было.

Психиатру я об этом не говорила, потому что глупость, а вот Юре не соврала, когда он спросил, почему я так серьезно настроена прошерстить торт, украшенный сверху взбитыми сливками.

– Ну съешь ты что-нибудь противное, пусть даже таракана. И что? Прикол не в том, чтобы разглядеть гадость, хотя это, конечно, было бы хорошо, а в том, чтобы ее переварить и не травануться. Да даже травануться… Тоже ничего страшного, организм в любом случае оклемается.

Я решила признаться:

– Юр?

– А?

– Я ведь знаю, откуда у меня этот страх.

– Я понял. Это не отменяет всего того, что я сказал. И, Маша…

– А?

– Расскажи родителям. Я не знаю всего, но расскажи то, что готова им рассказать. Нельзя, чтобы все просто так для него…

Я кивнула, а сама еще не знаю. Может, забыть? Просто как страшный сон.

22 декабря

19:00. Провожала Юру на электричку. Когда поезд подъехал к перрону и двери открылись, Юра обернулся ко мне, чтобы попрощаться, а я привстала на цыпочки и поцеловала его в холодную щеку. Оправа его очков чуть-чуть вдавилась в мою скулу. Я раньше так никогда не делала, обычно мы кивали друг другу – и он прыгал в электричку, поэтому сейчас оба самым натуральным образом зависли.

– Если что, электричка только две минуты стоит, – сказала я просто, чтобы не молчать.

Юра выглядел очень уж серьезным, будто четырехзначные числа складывал в уме.

– Ты знаешь, – сказал он со вздохом, – а я ведь больше не с Мариной.

– Да, девочки обсуждали в беседе.

– Ты что-то об этом думаешь?

– Нет, почему я должна?..

– Не знаю, просто… Может, я того – сдвинулся просто. Мне просто казалось иногда… Ладно, забудь, знаешь, как сложно к экзаменам по пяти предметам готовиться? Тяжела и неказиста жизнь современного лицеиста… Я уехал.

Прыгнул в электричку и оставил меня наедине с трепетными вопросами.

23 декабря

Юрочка приезжал. Весь вечер мы держались друг от друга подальше: если я сижу на диване, так он обязательно около подоконника стоит, а если мне нужно