– Я знаю только ту запись, которую прочитала Джесс Ривз, апотом пересказала мне. В день рождения Лестат подарил Клодии куклу, которую онавозненавидела. Клодия попыталась обидеть его, высмеяв, а он ответил ей строкамииз старой пьесы, которые я не могу забыть.

Луи склонил голову, но не поддался печали. Несмотря на всюболь, в глазах его не было слез, когда он процитировал:

В глазах мутится. – Ей закрой лицо! —

Да, молодою умерла она...[Строки из трагедии английскогодраматурга Джона Уэбстера «Герцогиня Амальфи» (1612–1614) в переводе П.Мелковой.]

Воспоминание заставило меня поморщиться. Лестат проклялсебя: произнося эти слова в присутствии Клодии, он сознательно навлекал на себяее гнев, приносил себя в жертву. И Клодия это знала. Поэтому описала в дневникевесь инцидент: неудачный подарок Лестата, свою нелюбовь к игрушкам, злость насобственную ограниченность, а затем эти роковые строки.

Меррик немного помолчала, держа куклу на коленях, а потомвновь протянула Луи дневник.

– Здесь есть несколько записей, – сказала она. –Две из них пустяковые. Какую-то из записей я использую для обряда. Но среди нихесть одна очень важная, и ты непременно должен ее прочесть, прежде чем мыпродолжим.

Тем не менее Луи не спешил брать в руки дневник. Он смотрелна Меррик уважительно, как и раньше, но даже не сделал попытки дотронуться домаленькой белой тетради.

– Зачем мне ее читать? – спросил он Меррик.

– Луи, подумай, о чем ты меня просишь. Неужели ты не можешьнайти в себе силы прочесть слова, написанные ее собственной рукой?

– Это было давно, Меррик, – сказал он. – Онаспрятала дневник за много лет до смерти. Разве то, что мы сейчас делаем, неважнее? Возьми страницу, если она тебе нужна. Возьми любую страницу издневника, используй как угодно. Для меня это не имеет значения. Только непроси, чтобы я прочел хоть слово.

– Нет, ты должен, – с удивительной нежностью произнеслаМеррик. – Прошу тебя, прочти вслух последнюю запись. Мне и Дэвиду. Я знаю,что там написано, и ты должен знать, а Дэвид пришел, чтобы помочь нам обоим.

Он пристально посмотрел на Меррик сквозь тонкую пеленукровавых слез, навернувшихся на глаза, но потом он едва заметно кивнул и принялдневник из протянутой руки.

Он открыл тетрадь и уставился на запись. В отличие от смертныхЛуи не нуждался в свете, чтобы прочесть написанное.

– Вот видишь, – умоляюще произнесла Меррик, –ничего важного здесь нет. Клодия рассказывает только о том, как вы ходиливместе в театр. По ее словам, давали «Макбета», любимую пьесу Лестата.

Луи кивнул, перелистывая небольшие страницы.

– А вот еще одна пустяковая запись, – продолжалаМеррик, словно указывая Луи путь сквозь огонь. – Здесь она рассказывает,что любит белые хризантемы и даже как-то раз купила несколько штук у древнейстарухи. Клодия называет их цветами для мертвых.

Мне опять показалось, что у Луи вот-вот сдадут нервы, но онсдержал слезы и снова перевернул несколько страниц.

– Вот та самая запись. Ты должен ее прочесть, – сказалаМеррик, старым как мир жестом обхватывая пальцами и чуть сжимая егоколено. – Прошу, Луи, прочти ее.

Он долго смотрел на нее, потом перевел взгляд на страницу иначал читать. Его голос был нежен и тих, но я знал, что Меррик, так же как и я,слышит каждое слово.

«21 сентября 1859 года.

Прошло несколько десятилетий с тех пор, как Луи подарил мнеэту маленькую книжку, чтобы я записывала свои мысли. Я не очень-то преуспела.За дневник бралась всего несколько раз и даже не уверена, что эти записи мне воблаго.

Сегодня вечером я доверилась перу и бумаге, потому чтотеперь знаю, куда направить свою ненависть. И я боюсь за тех, кто вызвал мойгнев.

Я имею в виду, разумеется, своих злокозненных родителей,моих великолепных отцов, тех самых, кто привел меня от давно позабытой смертнойжизни к этому сомнительному состоянию “вечного блаженства”.

Покончить с Луи было бы глупо, так как он, несомненно, болеепокладист из этой пары...»

Луи замолчал, словно не в силах продолжать.

Я увидел, что пальцы Меррик еще крепче сжали его колено.

– Прошу, умоляю, читай дальше, – мягко произнеслаона. – Ты должен продолжить.

Луи снова принялся читать – тихим, удивительно ровнымголосом:

«Луи сделает все, что я пожелаю. Он согласится даже погубитьЛестата, действуя по тому плану, который я продумала во всех деталях. А вотЛестат никогда бы не согласился вступить со мной в заговор против Луи. Вот ився моя преданность, маскирующаяся под любовь даже в моем собственном сердце.

Что за тайну мы собой представляем – люди, вампиры, монстры,смертные, – раз можем любить и ненавидеть одновременно и все наши чувствана поверку оказываются совсем другими. Я смотрю на Луи и презираю его всейдушой за то, что он сделал со мной, и в то же время я очень его люблю. Но иЛестата я тоже люблю.

Наверное, где-то в глубине души я сознаю, что в моемтеперешнем положении в гораздо большей мере виновен Луи, чем импульсивный ипростодушный Лестат. Одно несомненно: один из них должен умереть и такимобразом расплатиться за содеянное, иначе боль во мне никогда не затихнет ибессмертие превратится в нескончаемую череду чудовищных мучений, которыепрекратятся только тогда, когда рухнет весь мир. Один из них должен умереть,чтобы второй оказался в еще большей зависимости от меня, превратился в моегобезропотного раба. Вскоре я отправлюсь в путешествие и буду все делать по-своему,а потому не смогу терпеть рядом с собой того или другого, если он не будетпредан мне полностью – в мыслях, словах и поступках.

Осуществить это немыслимо. Зная неукротимый, вспыльчивыйхарактер Лестата, представить его в роли раба невозможно. Так что эта участьуготована судьбой моему меланхоличному Луи. Впрочем, уничтожение Лестатаоткроет перед Луи новые коридоры в том адском лабиринте, в котором я брожудавно.

Когда я нанесу удар и каким образом, пока не знаю, но мнедоставляет несказанное удовольствие наблюдать за Лестатом в его безудержномвеселье, сознавая, что я унижу его до предела, уничтожу без следа, тем самымпробудив бесполезную совесть в моем высокомерном Луи, и тогда его душа, если нетело, станет наконец того же размера, что моя собственная...»

Запись оборвалась.

Я понял это по выражению боли, исказившей лицо Луи, по тому,как он дернул бровями и откинулся на спинку стула, а потом закрыл книжицу инебрежно переложил в левую руку, словно совсем о ней позабыв. Казалось, он незамечает ни Меррик, ни меня.