– Как это возможно? – удивилась Сара. – Лампочкам почти пятьдесят лет, а они работают…

– Классический пример разоблаченного паранормального феномена, я часто о таком на лекциях говорю. – Кристофер уже двинулся направо, в ту часть коридора, которая была лучше освещена.

– Есть какое-то объяснение?

– Конечно. В Калифорнии, в старых пожарных казармах города Ливермора одна лампочка непрерывно горит с тысяча девятьсот первого года. Ничего удивительного, что здесь они тоже могли сохраниться в рабочем состоянии. А объяснение вполне научное, чистая физика. Если говорить просто, то при определенных обстоятельствах нить накаливания из углеродного волокна со временем становится прочнее, вместо того чтобы сгореть. Что касается электричества, я думаю, оно здесь есть, потому что эта часть здания связана с авиабазой у подножия вулкана… Черт, это что такое? – Кристофер обошел медицинскую каталку с потертыми ремнями и разводами от высохшей жидкости на матрасе.

Сара тоже обогнула ее, стараясь не коснуться, и остановилась рядом с Кристофером, застывшим посреди коридора.

– Смотри!

Впереди были три двери с откидными окошками, как у тюремных камер. Сара открыла первую – громко застонали металлические петли, и тусклый свет из коридора проник в тесное помещение. Это и правда оказалась тюремная камера без окна, с кроватью, умывальником и унитазом. Место заточения, вполне банальное, за одним исключением: стены здесь были черные от покрывавших всю их поверхность рисунков. Кристофер и Сара мгновенно узнали три повторяющихся символа: дерево, рыба, огонь.

– Все началось здесь, – прошептал журналист, поежившись от пробежавшего по спине холодка.

Сара сфотографировала стены на случай, если Лазарь потребует доказательства – а он несомненно потребует.

В двух других камерах обстановка была такая же, и стены изрисованы с тем же истерическим безумием.

– Только бы понять, что это значит… – пробормотал Кристофер, тоже сделав несколько фотографий.

Коридор закончился тупиком. Они вернулись к лестнице и приступили к исследованию второй половины подземного этажа. В этой части коридора уцелела всего одна лампочка, и в полутьме Кристофер, шагавший слишком быстро от нетерпения, налетел на какой-то предмет, раздался стук и металлический скрежет. Луч фонарика осветил странное кресло на колесах с привинченным к спинке железным корсетом – видимо, для фиксации торса и шеи.

– Смотри, там свет, – сказала Сара, стараясь не задумываться о назначении этой причудливой конструкции.

В конце коридора была двустворчатая дверь, за несколько метров до нее из проема в стене действительно падал слабый свет. Они настороженно приблизились и переступили порог помещения площадью примерно пятнадцать квадратных метров.

Справа на возвышении находился письменный стол из светлого металла, на нем горела лампа под зеленым абажуром. Света едва хватало, чтобы рассмотреть у противоположной от входа стены небольшой книжный шкаф, пустой на три четверти. По сторонам от шкафа стояли два круглых столика на одной ножке. Один служил подставкой пересохшему аквариуму, другой – человеческому черепу.

Кристофер бросился осматривать металлический стол, Сара взяла в руки череп.

– Похоже на анатомическое пособие, здесь есть надписи, – сообщила она.

Журналист проверил все ящики стола, разочарованно задвинул последний – кроме простого карандаша, ничего не нашлось, – и присоединился к ней.

На поверхности черепа были обведены полтора десятка зон мозга, и каждая подписана от руки.

– Это почерк моего отца… – пробормотал Кристофер.

Он прочитал: «вербальный анализатор (центр Брока)», «угловая извилина», «префронтальная кора»; дальше следовали совсем незнакомые названия участков коры и прочих отделов мозга. Три области были обведены очень жирно – на теменной, височной и затылочной костях.

– Я кое-что помню из курса криминалистической психологии, – сказала Сара. – Похоже, твоего отца особенно интересовали три зоны мозга, отвечающие за память.

Кристофер поставил череп обратно на столик и взялся за оставленные на полках книги, Сара тем временем заглянула в аквариум. При ближайшем рассмотрении это оказался виварий – на песке и засохших ветках лежал скелет рептилии; судя по отсутствию конечностей, змеи.

Журналист наскоро прочитал названия книг. Там были две биографии – Марии-Антуанетты и Томаса Мора («Интересно, – подумалось ему, – они тут для развлечения или имеют какое-то отношение к экспериментам отца?»), рядом стояла «Голая обезьяна» Десмонда Морриса – знакомое Кристоферу исследование, в котором автор рассуждал о биологическом виде homo sapiens, используя те же приемы и ту же терминологию, что и для описания поведения животных. На нижней полке валялись монография о викингах и сборник документальных свидетельств о Первой мировой войне. В последней книге, между обложкой и титульным листом, лежал лист бумаги, закатанный в прозрачный пластик, – схема человеческого мозга в поперечном разрезе, озаглавленная «Триединый мозг по Полу Маклину».

– К полуночи мы должны понять, что изучал твой отец, – напомнила Сара. – Почитай книги, а я осмотрю остальные помещения.

– Согласен, – кивнул Кристофер.

Сара вышла из библиотеки и направилась к двустворчатой двери в конце коридора.

Единственная лампочка, помаргивая над дверным проемом, позволяла рассмотреть то, что когда-то, вероятно, служило операционной. В центре потолка была укреплена круглая осветительная установка с плафонами; под ней стоял металлический стол с ремнями, вокруг него – три медицинские каталки; на одной у бортика валялись пустой шприц и разбитая ампула. Сара подняла стекляшку и положила обратно. Последние сомнения насчет того, что они с Кристофером нашли верное место, рассеялись: на ампуле была наклейка с надписью «ЛС-34».

Продолжив осмотр помещения, Сара обнаружила два пустых застекленных шкафа, раковину и точно такой же аппарат, как тот, что она успела заметить на подземном этаже «Гёустада», перед тем как профессор Грунд привел в действие взрывной механизм. Устройство было похоже на радиопередатчик; передняя панель несла два диска с делениями под круглыми стеклами, два разъема для штекеров и кнопку включения, подписанную «ON».

Сара рукавом стерла со стекол пыль. Первая шкала предназначалась для измерения какого-то HR и содержала деления от «0» до «220». Сара вдруг вспомнила, что уже видела эту аббревиатуру на медицинском оборудовании в больничных палатах, когда посещала там жертв преступлений во время расследований. HR означало по-английски heart rate – «сердечный ритм». А вот для чего использовалась вторая шкала, так быстро догадаться не получилось. Она была шире первой, над крайним делением слева стояла буква «X», над последним справа – «P», и стрелка измеряла нечто, обозначенное буквой «T».

Сара осветила фонариком верхнюю крышку аппарата – там была узкая щель сантиметров двадцати длиной, из нее торчал край бумаги, по бокам которой шли полосы перфорации, как на старых матричных принтерах. Сара нажала на кнопку «ON» – под круглыми стеклами зажглись лампочки, стрелка у первой шкалы дернулась на «0», у второй завибрировала и переместилась в центр.