— Да, вы этого не говорили. Но ясно, если не будет Гжибовски — не будет вопроса. Да?

— Джордж, нет, просто я спросил у вас: где Гжибовски? — Сказав это, Розенблатт встал. — И все. Больше ничего, вы поняли?

— Да, Билл, я понял.

— Ну и отлично. Если у вас что-то возникнет, звоните.

— Хорошо, Билл. Всего доброго.

Подождав, пока Розенблатт выйдет, Косой нажал кнопку; услышав отзыв секретарши, сказал:

— Глория, скажите Узденникову, пусть войдет. У вас там лежали газеты, пусть он их захватит.

— Хорошо.

Почти тут же дверь открылась и вошел Узя; в руке он держал стопку нью-йоркских газет. Мельком глянув на него, Косой процедил:

— Уже видел всю эту х…йню?

— Видел. — Сев, Узя положил на стол газеты, на верхней из которых, «Нью-Йорк пост», была помещена фотография Лины Гжибовски. — Я каждый день просматриваю всю эту срань, эта сука там везде и в ящике тоже.

— Знаю. Так мы должны радоваться. Вообще, все это нам на руку.

— Ты в том смысле, что от срока она не уйдет верняк?

— При чем тут срок, пошел он на х…й, твой срок. Главное, она от нас не уйдет. Нам теперь по…бать, где она мастырится. Хотя я все же хотел бы у тебя спросить, где она мастырится?

— Косой… Ну вот полный п…здец, ну пропала она на х…й. Я всех, кого мог, поставил на цирлы, ну нет ее нигде, с концами нет. Хотя я всех зарядил круто.

— Зарядил круто… Ты говорил с нашим человеком в мусорской?

— Говорил, у него нет пока никаких наколок. Вообще, во всей нью-йоркской ментовке нет о ней никаких сведений. Они только знают, что она сдалась и ее отпустили под залог.

— Отпустили куда?

— Никто не знает. Швейцары в ее доме клянутся, что с того дня она там не появлялась.

— Что в Коннектикуте? И в доме Лейтнера?

— В Коннектикуте ее тоже никто не видел, в доме Лейтнера она вообще ни разу не была. Она куда-то круто замастырилась.

— Очень круто. — Косой выдержал паузу. — Ты понял, что это значит?

Настороженно посмотрев на него, Узя пожал плечами:

— Что тут знать, она просекла, что, как только она засветится, мы ее кончим.

— Точно, у нее вовсю очко работает, что, как только она засветится, мы ее пустим налево, не дождавшись суда. А нам как раз надо дождаться суда.

Помолчав, Узя спросил:

— Дождаться суда?

— Да. Ведь в суде ее не нужно будет искать, она будет открыта. Бери — не хочу.

Узя некоторое время сидел, раздумывая. Наконец сказал:

— Косой, да, она будет открыта, но не мне ж тебе объяснять, какой там будет шмон, на этом суде. И сколько там будет мусоров.

— Да, шмон там будет, и мусора там тоже будут. Значит, мы должны подумать, как обойти шмон и как кинуть мусоров. Поэтому для начала тебе задача: достань фото и всю объективку на баб-журналисток, которые будут на процессе. На всех баб-журналисток, ты просек?

— Просек. Без разницы, кто они и откуда?

— Да, без разницы, кто они и откуда. И если Алия здесь, позови ее сюда.

— Алию?

— Да, Алию, ты же не глухой. Она здесь?

— Бл…дь… — Узя посмотрел на него в упор. — Ну ты, Косой, понтуешь в точку. Если кто и сможет замочить Гжибовскую на суде, то только она.

— Сначала надо обсудить, как и что она сможет. Давай, зови ее.

На процессе, который начался больше двух недель назад и, на взгляд Павла, чересчур уж затянулся, он уже привык ко всему, что его здесь окружало: к рутинному судебному ритуалу, к вопросам обвинителя и адвоката, к ответам свидетелей, к вспышкам фотоаппаратов и стрекоту телекамер. Он и Джон, как официальные телохранители Лины, получили постоянные пропуска в зал Верховного суда, и сейчас он сидел в первом из десяти рядов, отведенных для зрителей, журналистов и специально приглашенных лиц. Джон, как и было условлено, стоял слева от него у стены, чтобы наблюдать за теми, кто находится за спиной Павла. Переговаривались они с помощью приколотых к лацканам пиджаков микрофонов и вставленных в ухо наушников, используя шифр, в соответствии с которым каждому находящемуся в зале был присвоен свой номер. По взаимному уговору они менялись местами каждые два часа, и Павлу оставалось сидеть еще около часа, после чего он должен был встать к стене, заменив Джона.

Сейчас в его задачу входило постоянно держать в поле зрения ту часть зала, в которой размещались стол судьи, кресло для свидетелей, ряды присяжных, стол государственного обвинителя и, наконец, находящийся прямо перед ним стол защиты, за которым сидели Лина, Гленн Шапиро и его помощник. Эта часть зала была отгорожена барьером, с обеих сторон которого были выделены места для телевизионщиков, журналистов и фоторепортеров.

На процессе были приняты чрезвычайные меры безопасности, поэтому по обе стороны судейского стола дежурили четверо полицейских, по два с каждой стороны.

Меры безопасности были приняты предельно жесткие, зал просматривался скрытыми видеокамерами, все входящие проходили через металлоискатель и определитель взрывчатки, кроме того, полицейские проводили тщательный досмотр личных вещей. У здания суда и во внутренних помещениях были размещены дополнительные наряды полиции — это не считая того, что в зале и на подступах к нему находилось множество переодетых копов и агентов ФБР в штатском.

Только что был отпущен очередной свидетель, и после короткого перерыва судья Эд Бэйнс вызвал к свидетельскому креслу высокого здоровяка по имени Джек Корлиссон. Это был подсобный рабочий из дома Лины.

Первые вопросы обвинителя, заданные Корлиссону, а также его ответы были обычными и не представляли особого интереса. Однако после того, как прокурор Крис Стингфелд, стройный брюнет с пружинящей походкой, занял точно рассчитанную позицию перед присяжными, стало ясно: он будет задавать вопросы, ответы на которые могут быть направлены только против Лины.

— Итак, мистер Корлиссон… — Стингфелд выдержал паузу. — Итак, мистер Корлиссон, что вы делали в день убийства Кеннета Луксмана, между двенадцатью и часом дня?

— Между двенадцатью и часом дня я убирал тротуар перед домом, — ответил Корлиссон.

— Как именно вы убирали тротуар?

— Как обычно, с помощью ветродуя. Сдувал им с тротуара на мостовую листья, окурки, бумажки, другой мелкий мусор.

— Когда вы убирали тротуар, кто-нибудь выходил из подъезда дома?

— Да, выходил.

— Кто?

— Мисс Лина Гжибовски.

— Кто-нибудь еще выходил из подъезда, когда вы убирали тротуар?

— Нет, больше никто. Только мисс Лина Гжибовски.