Для того чтобы запись в самом деле стала железным доказательством, предстояло еще провести фонографическую экспертизу. Но это уже было делом техники.

Весенний день был теплым и солнечным, у причалов стояли катера и яхты, летали чайки, и тут же, прямо на набережной Гудзона, были расставлены столики кафе. Лина сидела вдали, у конца гранитного парапета; на ней было серое шерстяное платье и пересекающая лоб белая тесьма. Заметив, что Павел на нее смотрит, помахала рукой.

Помахав в ответ, он сел за столик.

Некоторое время она смотрела на него улыбаясь. Наконец сказала:

— Привет.

Он ответил не сразу. Разбудив его своим звонком, она сказала, что хочет сообщить что-то важное, и назвала это место. Сейчас она смотрела, не отрывая глаз, прядки волос, выбившиеся из-под белой тесьмы, слабо колебались под ветром, уголки губ чуть заметно вздрагивали. «Похоже, она действительно хочет сказать мне что-то важное», — подумал он, но уж точно не то, чего он ждал.

— Привет, — наконец ответил он.

Посмотрев на реку, тронула белую тесьму. Повернулась:

— Легко меня нашли?

— Легко, тут нечего искать. Лина, я весь внимание.

— Весь внимание?

— Ну да. Вы сказали, у вас есть для меня какое-то важное сообщение.

— Важное… Важное сообщение? — Сделала вид, что ее очень интересует солонка и перечница. — А, вы об этом. Вообще, может, мы перейдем на «ты»?

— Хорошо, давай перейдем на «ты».

— Ладно. И учти, у нас только тридцать минут.

— Почему тридцать минут?

— Потому что ровно на столько я уговорила отпустить меня моего телохранителя.

— Телохранителя?

— Да. Он сидит здесь, сразу за мной, видишь его?

Покосившись, увидел сидящего неподалеку за столиком мощного парня в темно-синем костюме; заметив его взгляд, парень налил в свой стакан минеральной воды и отвернулся.

— Вижу.

— Я заказала коктейли, ничего?

— Ничего. — Подождал, пока официант поставит на столик коктейли и уйдет. — И все-таки, Лина, ты как будто хотела сказать что-то важное?

— Да, я хотела сказать что-то важное. — Взяв губами соломинку, потянула коктейль. — Понимаешь, скоро процесс, и… Ну, в общем, хотя и Фред, и Гленн, и бабушка уверяют, что все будет в порядке и меня оправдают, мне все равно как-то не по себе. Поэтому до процесса, да и во время процесса мы с тобой увидеться не сможем. Не сможем, так ведь?

— Боюсь, что да.

— Боишься?

— Да, боюсь. То есть ты будешь каждый день видеть меня на процессе, как одного из своих официальных телохранителей. Но должна при этом делать вид, что не обращаешь на меня никакого внимания. Учти, это очень важно.

— Да, я знаю, это очень важно. Хорошо, я буду делать вид, что не обращаю на тебя никакого внимания. Но понимаешь, получается так, что я никак не могу оказаться с тобой наедине. И звонить тебе нельзя, ты все время с Джоном. Фред, ну, то есть отец, дал указание всем в Коствуде никуда меня не выпускать, потому что он боится, что люди Косого узнают, где я.

— Он правильно боится.

— Возможно. И все же, знаешь… — Усмехнувшись, легким движением руки убрала сбившуюся на лоб прядь волос. — Это оказалось сильнее меня, я хочу только одного: видеть тебя. И мне хотелось бы сейчас знать, что ты на это скажешь. Ты хотел бы видеть меня?

Встретив ее взгляд, понял: не нужно ничего объяснять, они оба сейчас понимают друг друга беспредельно, до конца, без всяких объяснений. Протянул ладонь к ее ладони, осторожно дотронулся.

— Конечно, я хотел бы видеть тебя. Поэтому хочу спросить: когда мы сможем встретиться и поговорить без всяких ограничений?

— Может… — Он почувствовал легкое пожатие ее пальцев. — Может, встретимся сразу же после того, как закончится процесс? На этом самом месте, в этот же самый час, в двенадцать дня? Как?

С минуту он молчал, улыбаясь. Наконец сказал:

— Отличные условия, я их принимаю.

— Ну вот. И давай не будем больше выяснять, что и как мы должны делать. Давай просто смотреть на реку, на чаек, на солнце. И друг на друга.

Шестеро людей, проводящих вместе с Косым совещание в его кабинете, были самыми высокооплачиваемыми адвокатами Америки. Все они входили в адвокатскую контору «Розенблатт и помощники»; глава конторы, Билл Розенблатт, сидел сейчас рядом с Косым.

Внешность Розенблатта была не очень привлекательной: это был сумрачный толстый человек в очках, с жировой складкой, спускающейся от подбородка под самый воротник рубашки, и с пухлыми пальцами, которыми он постоянно постукивал по столу. Однако ни эти пальцы, ни близорукость, ни лишний вес не мешали ему выигрывать практически все дела, за которые он брался.

Обсуждался только один вопрос: предотвращение каких бы то ни было попыток оспорить законность траста, в котором участвовали, с одной стороны, компания «Биг эппл алюминиум глоуб», с другой — ныне покойный Кеннет Луксман. Совещание длилось уже час и подходило к концу.

Меры, которые были обсуждены, доказывали, что совещание было проведено не зря. Косой, сидящий во главе стола и внимательно оглядывавший каждого, понимал: мощная команда адвокатов сделает все, чтобы вложенные в траст деньги без тени сомнений и нареканий стали законной собственностью «Биг эппл алюминиум глоуб». И все же, хотя, казалось бы, была предусмотрена каждая мелочь, это его не удовлетворило.

Когда совещание закончилось, он отпустил всех, кроме Розенблатта, которого осторожно тронул за локоть, дав понять, что хочет, чтобы тот остался.

После того как все вышли и они остались одни, адвокат довольно долго сидел неподвижно, рассматривая сцепленные вместе пальцы. Наконец чуть заметно покосился:

— Джордж, слушаю. Вы хотели что-то сказать?

— Да. Билл, вот так, с глазу на глаз, скажите, что мы должны сейчас делать?

— С глазу на глаз… — Розенблатт помолчал. — Джордж, с глазу на глаз я вам скажу, что девятьсот восемьдесят миллионов долларов — большие деньги. И старик Луксман будет биться за них, как лев.

— Билл, это я знаю и без вас. Скажите, что мы должны сейчас делать.

— Хорошо. — Адвокат поднял на него глаза, скрытые толстыми линзами. — С глазу на глаз я могу вам задать лишь один вопрос: где Гжибовски?

— Где Гжибовски?

— Да, где она? Вы ведь не знаете, где она. Помолчав, Косой кивнул:

— Билл, я вас понял. Вы хотите сказать, пока есть Гжибовски, у нас будут большие трудности.

— Я этого не говорил.