Бушевавшая над Амстердамом буря усиливалась. На одном из мостов ветер набросился на наш экипаж с такой силой, что я уже думал, что возницу сдует в воды канала.

— Прощай, лето, — отметил Катон, взглянув из окна кареты на посеревшее, ненастное небо. — В Амстердаме начинается штормовой сезон. Неприветливое время.

— Если мы с вами не отыщем хранилище синей краски, жителей Амстердама, да и не только его, ждет беда, по сравнению с которой померкнет даже самый сильный ураган. Не забыли, как сами рисовали мне картину того, что будет, если заговорщики одержат верх? Здесь тут же окажутся солдаты короля Людовика.

Катон испустил тяжелый вздох.

— Я понимаю, что означает сия лазурь. Меня поразил рассказ де Гааля о загадочном острове.

— Я верю ему. У де Гааля не было оснований вводить меня в заблуждение относительно происхождения краски. К тому же все совпадает и с обстоятельствами прибытия «Нового Амстердама» в родной порт. Единственное, что мне до сих пор непонятно: то ли жерардисты, и только они, используют это коварное оружие для осуществления своих коварных замыслов, то ли эти заговорщики — сами орудие в чужих руках.

— В чьих же?

— В руках коварной силы, цель которой — изничтожить человечество.

— Зюйтхоф!

— Что? Вы сейчас смотрите на меня так, как тогда, когда я впервые рассказывал вам о картинах, несущих смерть. Вы что же, по-прежнему не хотите верить мне? Сомневаетесь в ясности моего рассудка?

— Прислушаешься к тому, что вы говорите, и поневоле усомнишься. Наверное, лазурь и вас не обошла вниманием.

— Возможно, однако на ход моих мыслей это никак не повлияло. Кое-что из рассказанного де Гаалем наводит на размышления. Он не раз утверждал, что, дескать, общался с самим Богом. Сначала там, на острове, а потом и в Амстердаме. Здесь Бог якобы внушил ему мысль о том, что картины-убийцы должен создавать не кто иной, как сам Рембрандт. Может, он и на самом деле услышал призыв. Только не Божий, а исходивший от некоей демонической силы. Если верить этому, то катастрофа, уготованная Нидерландам, — всего лишь начальный акт. Отсюда зло должно распространиться на весь мир.

— Вы, люди искусства, всегда отличались буйной фантазией, — буркнул в ответ Катон. — Я же думаю, как поскорее разделаться с бандой заговорщиков. Так что меня не очень-то волнуют демоны.

— Поймите, инспектор, это всего лишь предположение. Когда я созерцал это полотно в своей каморке в подземелье, мне показалось, что некая таинственная сила обретает надо мной власть. Сила, упивавшаяся моей беспомощностью и муками. И тем, как я обошелся с Корнелией, — негромко добавил я.

— Если пресловутая демоническая сила и существует на самом деле, намерения ее, вне сомнения, дьявольские. Она внушила жерардистам, что те действуют во имя исполнения своих намерений, на самом же деле заговорщики во главе с их предводителем — послушный инструмент осуществления планов упомянутой силы.

Я безмолвно кивнул в знак согласия со словами инспектора. Мысли мои вновь унеслись к Корнелии. От волнения за любимую у меня перехватывало дыхание. Может, ее давно убили и бросили в какой-нибудь портовый склад, где до сих пор холодеет ее бездыханное тело? А может, жерардисты вообще решили не тащить ее за собой? Может, она и сейчас, связанная, заточена в подземных катакомбах, изнемогая от голода и жажды? В бессильном отчаянии я ударил кулаком по дверце кареты. Инспектор сочувственно взглянул на меня.

Заехав по пути в ратушу, где Катону потребовалось срочно уладить пару неотложных вопросов, мы направились в лавку Охтервельта. Обычно оживленный, Дамрак выглядел пустынным. Да-а, подумал я, в такую погоду добрый хозяин и собаку из дома не выгонит. Ветер, завывая, казалось, не желал выпускать нас из экипажа, остервенело давил на дверцу кареты. Когда мы все же выбрались наружу, яростный порыв сдул с головы инспектора шляпу с голубым пером и, подхватив ее, унес неизвестно куда.

Мы вошли в лавку, где, кроме ее владельца да его дочери, никого не было. Отец и дочь были заняты тем, что переносили в глубь помещения огромную картину в тяжеленной раме. Эммануэль Охтервельт стоял ко мне спиной, а Йола, едва завидев нас, невольно выпустила картину из рук и уставилась на меня, будто на привидение. По выражению ее лица нетрудно было заключить, что ни она, ни ее отец пока не в курсе произошедшего нынешней ночью в подземелье жерардистов.

— Что с тобой, Йола? — ворчливо осведомился Эммануэль Охтервельт. — Давай поворачивайся!

— Отец, к нам пришли, — вместо ответа объявила Йола, не отрывая взгляда от меня.

— Пришли, так подождут. Они же видят, чем мы заняты. Одну минуту! — крикнул он нам, так и не повернув головы.

— Отец… Но это… Корнелис Зюйтхоф…

Картина гулко ударилась углом рамы о пол. Охтервельт повернулся, и теперь нас созерцали уже две пары изумленных глаз.

— Чего это вы уставились на меня, будто на пугало? — не выдержал я, подходя ближе.

— Зюйтхоф? Как же вы?.. Позвольте, позвольте, а?.. То есть я имею в виду…

— Понимаю вас. Пару дней назад вы уже подумали, что мы с вами вовек не расстанемся. Но имея в виду не надземный, а подземный мир. Именно там вы рассчитывали встречаться со мной почаще, а не здесь. В вашей подземной молельне, где вы воздаете хвалу дьяволу, но никак не Богу!

Охтервельт смотрел на меня, как кролик на удава, отчетливо сознавая, что избавиться от меня будет непросто.

Подойдя к отцу, Йола сжала его руку.

— Не волнуйся, папа. Господин Зюйтхоф не допустит, чтобы нам доставили неприятности. Он всегда был добр к нам.

— Совсем как жерардисты. Они ведь по-доброму отнеслись ко мне, разве не так? — не без издевки спросил я.

Йола непонимающе смотрела на меня.

— О чем вы говорите?

— О пытках дьявольской картиной в лазурных тонах, которым я был подвергнут в вашем подземном лабиринте. О безумии, в которое повергла меня эта лазурь, и о том, что по ее милости я чуть было не прикончил дочь Рембрандта.

Йола побелела как мел.

— Впервые слышу об этом! А ты, отец? Ты что-нибудь понимаешь?

Эммануэль Охтервельт лишь безмолвно покачал головой.

— Впрочем, это уже ничего не меняет, — продолжал я. — Если хотите, чтобы с вами и впредь обращались по-человечески, помогите нам предотвратить дальнейшие беды!

Катон стал задавать отцу и дочери Охтервельт вопросы о возможном местонахождении хранилищ синей краски. Поинтересовался и тем, где, по их мнению, могла быть сейчас Корнелия.

Йола снова умоляюще взглянула на меня:

— Поверьте мне, господин Зюйтхоф, я готова помочь вам отыскать Корнелию! Но мне неизвестно, где она сейчас! Я вообще впервые слышу обо всем этом.

Катон повернулся к торговцу:

— А вы? Что скажете вы, господин Охтервельт?