— И не зря тревожились, — заключил Катон. — Ван Зельден больше ничего не говорил? Может, хоть намекнул, куда собирается отвезти Корнелию?

— Ни слова не сказал, — ответила Ребекка. — Он очень спешил и торопил Корнелию, мол, пусть накинет на себя что-нибудь и едет с ним.

Я спросил себя, что могла подумать Корнелия, увидев на пороге своего дома ван Зельдена. Возможно, она была начеку, ей ведь было известно о заспиртованном Титусе, однако тревога за отца, похоже, перевесила все остальное.

Я повернулся к Катону:

— Может, в доме ван Зельдена отыщется хоть какой-то след? И кроме того, вам неплохо будет самому убедиться в том, что ван Зельден сотворил с Титусом ван Рейном.

— Разумно, — согласился инспектор.

В Рембрандта, до сих пор безучастно слушавшего наш разговор, казалось, возвращалась жизнь.

— Вы говорите о Титусе? Где он? Не у доктора ли ван Зельдена?

— Титус умер, — с нажимом произнес я. — А в доме ван Зельдена всего лишь его труп. Он заспиртовал вашего сына в огромной стеклянной банке.

— Тогда и меня с собой возьмите! — дрожащим голосом со слезами на глазах стал умолять старик. — Я хочу видеть сына!

Понимал ли он, что Титус действительно умер? Я не знал, но все-таки упросил инспектора участкового суда выполнить желание мастера. Может, увидев собственными глазами, что произошло с Титусом, старик успокоится и поверит в смерть сына.

Катон не имел ничего против, и мы снова уселись в поджидавший нас экипаж. Ребекка с тоской смотрела нам вслед. По пути на Кловенирсбургвааль мы видели поваленные ветром торговые лотки. Над Амстердамом бушевал настоящий ураган.

Выйдя из экипажа у дома врача, мы едва двигались против ветра. К нам подошел какой-то человек, укутанный в накидку.

— Как здесь дела, Кампен? Было что-нибудь любопытное?

— Ничего особенного, — ответил сыщик. — Только служанка вышла с час тому назад за покупками и уже вернулась. А еще за это время доктор отказался принять двух пациентов: пожилая женщина, судя по виду, повариха, отправила их несолоно хлебавши.

— А сам доктор ван Зельден?

— Он не показывался с тех пор, как вчера вышел из дома.

Немудрено. Чтобы появиться здесь после налета на осиное гнездо заговорщиков, надо быть распоследним глупцом.

Мы позвонили, и дверь отперла та самая, знакомая мне служанка. Краснощекая девушка сразу же узнала меня.

— Доктора нет дома.

— И все же мы хотели бы войти, — настаивал Катон. — Я уполномоченный амстердамского участкового суда Иеремия Катон, — представился он.

Нехотя девушка позволила нам войти. Нас было трое, если считать Кампена. В доме мы увидели и повариху, о которой последний упоминал. Это была седая женщина за пятьдесят с круглой физиономией. Катон осведомился о местопребывании ее хозяина.

— Мы не знаем, где он, — ответила женщина, как мне показалось, вполне искренне. — Как ушел вчера вечером, с тех пор ни слуху ни духу.

— Раньше подобное случалось? — допытывался Катон.

— Ну, бывало, что он не ночевал дома. В конце концов, он мужчина холостой, так что ничего удивительного, если вы понимаете, о чем я. — Повариха довольно фамильярно подмигнула. — Но вот такого, чтобы, не предупредив, прием отменить, такого прежде не было. Так что я уже начинаю тревожиться, не стряслось ли что с нашим доктором.

— Может, у доктора есть какие-либо родственники, у которых он сейчас может быть, или же какая-нибудь, скажем, близкая знакомая?

— Мне о таких ничего не известно, — ответила повариха и перевела взгляд на служанку: — А тебе?

Та отрицательно покачала головой.

— Мы хотели бы осмотреть дом, — заявил инспектор. — В частности, нас интересуют задние комнаты.

— Туда нельзя! — быстро ответила повариха. — Они на замке.

— А у кого ключ?

— Ключ наш хозяин всегда носит при себе.

— А второй?

— Второго нет. Знаете, доктор ван Зельден страшно рассердится, если узнает, что кто-то в его отсутствие заберется в кабинет. Он очень не любит пускать туда посторонних.

— Именно поэтому нам и нужно там побывать, — невозмутимо ответил инспектор Катон.

Достав из кармана складной нож, он повернулся ко мне:

— Вот, возьмите, Зюйтхоф, вы у нас большой любитель по части взлома дверных замков, включая и церковные. Так что давайте, докажите свои умения!

Под испуганными взорами поварихи и служанки я стал возиться с замком той самой двери, которая вела, по выражению служанки, в «святилище» ван Зельдена. На сей раз мне что-то не везло, так что Кампен пришел мне на помощь. Спустя пару минут замок, печально лязгнув, поддался.

Катон, Кампен, Рембрандт и я вошли в святая святых доктора. Служанка и повариха, не смея переступить порог пресловутого «святилища», безмолвными тенями застыли у входа. Вероятно, они ломали себе голову над тем, что скажут своему хозяину, когда тот, вернувшись, обнаружит, что у него побывали визитеры. Что касается меня, я сильно сомневался, что ван Зельден рискнет вернуться сюда. Самое последнее помещение, как я и ожидал, оказалось на запоре. Катон уже вновь совал мне свой нож, но я без слов вернулся в кабинет доктора, где на том же месте обнаружил заветный ключ.

Прежде чем распахнуть дверь, я обратился к Рембрандту:

— Подумайте хорошенько, стоит ли вам смотреть на это! Поверьте, зрелище не из приятных!

Старик почти умоляюще взглянул на меня:

— Если вы говорите о моем сыне Титусе, то я должен видеть его!

— Ладно, — не стал протестовать я и раскрыл перед ним дверь.

И тут же убоялся собственной дерзости — а что, если и заспиртованное тело Титуса исчезло, как те картины со стен увеселительного заведения? Как тогда Катон сможет поверить мне? Но нет — огромный резервуар с прозрачной стенкой оставался на месте, и в синеватой жидкости плавало тело сына Рембрандта.

Зрелище сие проняло не только престарелого мастера. Даже такие стреляные воробьи, как Катон и Кампен, разинув рты, уставились на жуткую невидаль.

— Ну и нелюдь же этот ван Зельден! Истинный дьявол, если такое вытворяет!

— Либо одержим дьяволом, — добавил я.

Рембрандт почти вплотную подошел к стеклянной стенке, отделявшей его от умершего сына. Казалось, старик не видел ничего и никого вокруг. Опустившись на колени и запрокинув голову, он разглядывал помещенное в лазурную жидкость нагое тело. Никто из нас не проронил ни слова. Казалось, сама участь людская, доля живых и мертвых, материализовалась в этом кабинете. Некоторое время мастер молчаливо вглядывался в неподвижные черты Титуса.

— Что они с тобой сделали? — едва слышно прошептал Рембрандт.