— Что-что? — переспросил он.

— Дай мне свою четвертую руку, — повторила Дорис, ухватившись за его культю и плотно зажав ее между ляжками, и он тут же почувствовал, как оживают отсутствующие пальцы.

— Ты родился с двумя руками, — объяснила миссис Клаузен. — Одну ты потерял. Рука Отто была твоей третьей рукой. Что же касается этой, — и она стиснула бедра, словно подтверждая свои слова, — эта рука никогда меня не забудет! Она принадлежит мне И это твоя четвертая рука.

— Ах, вот как…

Может быть, именно поэтому он и почувствовал снова эту руку?

Они занимались любовью, потом опять купались голышом. Теперь уже по очереди — один стоял у окна в спальне маленького Отто и смотрел, как другой плавает. Дорис как раз купалась, когда проснулся Отто-младший — и в этот миг взошло солнце.

Потом они быстренько уложили вещи, и Дорис сделала все, что нужно, прежде чем запереть дверь. Она даже успела смотаться к помойке на той стороне озера и свалить в нее весь собравшийся со вчерашнего дня мусор. А Уоллингфорд оставался с Отто. Дорис гнала моторку гораздо быстрее, когда с ней не было малыша.

Они уже вынесли сумки и детские вещи на большой причал, когда появился гидроплан. Пока пилот и миссис Клаузен укладывали все в самолет, Патрик, посадив Отто на правую руку, левой культей помахал вуайеристу. Время от времени было видно, как поблескивает солнечный луч, отражаясь в линзе телескопа.

Когда гидросамолет взлетел, пилот специально прошел совсем низко, прямо над причалом этого чужака, и он моментально изобразил, будто стоит себе с удочкой и ловит рыбу с причала; даже принялся разматывать несуществующую леску. Правда, тренога от его телескопа самым бессовестным образом торчала у всех на виду, похожая на подставку для старинного артиллерийского орудия.

Шум от моторов мешал разговаривать. Но миссис Клаузен и Уоллингфорд все время смотрели друг на друга и на малыша, которого по очереди держали на руках. Когда самолетик уже заходил на посадку, Патрик снова сказал беззвучно, одними губами: «Я люблю тебя».

И сначала она опять никак не отреагировала, а потом откликнулась и тоже беззвучно, давая ему возможность прочитать слова по губам, произнесла ту же самую фразу, несколько длиннее, чем «я люблю тебя». («Я еще не решила».)

Что ж, Уоллингфорду оставалось только ждать и надеяться.

Когда гидросамолет причалил к берегу, они направились в Грин-Бей, в аэропорт «Остин Штраубель». Отто-младший возился на детском сиденье, Уоллингфорд пытался его развлекать. Дорис вела машину. Теперь, когда у них была возможность разговаривать, оказалось, что говорить им не о чем.

В аэропорту, целуя на прощанье Дорис и маленького Отто, Патрик почувствовал, что она положила ему что-то в правый карман.

— Пожалуйста, сейчас не смотри. Посмотришь потом, — сказала она. — Понимаешь, проколотая дырочка уже заросла. Я не смогу его носить, даже если захочу. И если уж мы все-таки будем вместе, я уверена, что это мне больше не понадобится. А тебе и подавно. Пожалуйста, отдай его кому-нибудь.

Уоллингфорд мог и не заглядывать в карман, он и так понял: она положила туда свой талисман, амулет, дарующий плодовитость. Он когда-то видел этот талисман, странноватое украшение, воткнутое в пупок. Ему вдруг ужасно захотелось достать его и рассмотреть.

Долго ему ждать не пришлось. Он еще раздумывал над двусмысленностью слов миссис Клаузен «если уж мы все-таки будем вместе», когда амулет, лежавший у него в кармане, вызвал сигнал металлодетектора. Пришлось достать амулет из кармана, и вот тут-то наконец он его рассмотрел. Охранница из службы безопасности аэропорта тоже внимательно его разглядывала; она прямо-таки впилась глазами в эту вещицу.

Крошечный амулет оказался на удивление тяжелым; он был светло-серого цвета, но сиял, как золото.

— Это платина, — пояснила Патрику охранница, темнокожая женщина из коренных американцев с иссиня-черными волосами, довольно крупная и очень грустная. Она обращалась с «пупочным» украшением так, что сразу становилось ясно: в этих делах она знает толк — Очень дорогая штучка, наверное, — сказала она, возвращая ему амулет.

— Не знаю, не я покупал, — пожал плечами Уоллингфорд. — Это женское украшение, для пирсинга. Его в пупке носят.

— Я знаю, — сказала охранница. — Металлодетектор всегда срабатывает — если у кого что-нибудь такое в пупке.

— Ах, вот как, — рассеянно произнес Патрик: только теперь до него дошло, что амулет представляет собой… миниатюрную кисть левой руки!

У торговцев, промышляющих пирсингом, это называется «штангой» — это металлический стерженек с шариком, который навинчивается на конец и не дает украшению выпасть, такие шарики бывают и на сережках. А к другому концу стерженька была припаяна крошечная и очень изящно выполненная кисть руки. Патрик никогда в жизни не видел столь тонкой работы. Средний палец скрещен с указательным — общепринятый символ удачи. Патрик, правда, ожидал увидеть более наглядный символ плодовитости, какого-нибудь божка или что-нибудь этакое — в традициях родоплеменного строя.

К столу, возле которого стояли Уоллингфорд и черноволосая женщина, подошел еще один охранник, маленький, худой, чернокожий, с тщательно подстриженными усиками.

— В чем дело? — спросил он у женщины.

— Украшение — как раз для твоего пупка, — усмехнулась она.

— Нет уж, только не для моего! — улыбнулся он в ответ.

Патрик протянул ему амулет и нечаянно задел куртку, висевшую на левой руке. Увидев, что у него нет левой кисти, охранники тут же его узнали.

— А, так вы тот самый, кого лев погрыз! — воскликнул чернокожий полицейский, мельком глянув на миниатюрную платиновую руку со скрещенными пальцами, которую держал на ладони.

А охранница коснулась изуродованной руки Патрика и смущенно сказала:

— Извините, я вас не узнала, мистер Уоллингфорд!

Все-таки лицо у нее было ужасно грустным, и Патрик невольно задумался, отчего она так грустит. На горле у женщины он заметил маленький шрам в форме рыболовного крючка; шрам мог быть следствием чего угодно — детской игры с ножницами, неудачного брака или зверского изнасилования.

Ее коллега — маленький и худой человечек — с интересом разглядывал украшение.

— Смотри-ка, рука! Да еще левая! Только теперь понял! — воскликнул он возбужденно и посмотрел на Уоллингфорда. — Наверно, это ваш амулет, верно?

— Вообще-то он для плодовитости. Мне так сказали.

— Да неужто? — спросила женщина и взяла талисман у чернокожего охранника. — Дай-ка взглянуть еще разок. И что, помогает? — спросила она у Патрика. Он мог бы поклясться, что спросила она совершенно серьезно.

— Однажды отлично сработало, — пожал плечами Уоллингфорд.

Ему страшно хотелось узнать, отчего она такая грустная. Ей было лет сорок или чуть больше; на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо, а на безымянном пальце правой — перстень с бирюзой. В ушах — такие же бирюзовые серьги. Может, и в пупке у нее тоже какой-нибудь амулет? Может, и она тоже никак не может родить ребенка?