Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможность большего заработка подвернулась в январе 1949 года, когда начал выходить новый журнал со старым названием «Возрождение», издателем которого, как и довоенной газеты, был А. О. Гукасов. В первом номере были напечатаны два стихотворения Тэффи, но ей не хотелось посылать в него что-то еще[730]. «И кроме низкого уровня литературного материала, – писала она Бунину 19 апреля, – придется окунаться в знакомую свиную лужу отношений с Гукасовым»[731]. Отчаянное финансовое положение Тэффи усугублялось нарастающей сложностью получения средств из привычных благотворительных источников. В марте 1949 года Алданов предупредил ее, что «Нью-Йоркский литературный фонд» выделит ей не более 25 долларов, поскольку его ресурсы тают, а заявлений от эмигрантов послевоенной волны поступает очень много. В качестве временного решения проблемы он предлагал ей прислать свои деньги, и она неохотно согласилась, но только после того, как убедилась, что они будут ему компенсированы. Затем 24 июня она прибегла к другому испытанному способу сбора средств – бенефису, но доход от него, как она и предполагала, оказался скромным, поскольку «благодетели поумнели и обеднели»[732].
Именно Седых предложил частичный выход из отчаянного финансового положения Тэффи и другим старым писателям, чье удручающее состояние она описала 21 мая 1949 года, перед его летней поездкой в Париж: «Мы очень страшные, облезлые, вставные зубы отваливаются, пятки выворачиваются, слова путаются, головы трясутся у кого утвердительно, у кого отрицательно, глаза злющие и подпухшие, щеки провалились, а животы вздулись»[733]. Седых убедился, что «страшная картина… оказалась близкой к истине», и поговорил с Соломоном Атраном – «миллионером, филантропом и довольно оригинальным человеком, который сам себе отказывал в мелочах, но на благотворительность давал крупные деньги», и тот согласился по его просьбе «выплачивать скромную пожизненную пенсию [10 000 франков в месяц] четырем престарелым писателям», включая Тэффи и Бунина [Седых 1963: 194–195]. Когда Седых сообщил эту новость Тэффи, ее реакция была восторженной: «Такого со мной никогда не бывало! <…> Такие вещи встречаются только у Диккенса, в рассказах для юношества. <…> Это действительно чудо»[734].
19 сентября Тэффи уведомила Седых о получении чека от Атрана и послала ему экземпляр «Все о любви» с автографом. Она также отправила Седых 11 книг «для эксплоатации нежных сердец» – состоятельных русских американцев, которым он продавал подписанные экземпляры книг Тэффи и Бунина[735]. Дополнительный доход оказался очень своевременным, потому что в октябре Тэффи снова серьезно заболела: на сей раз у нее возникли проблемы с печенью, из-за которых, как она сообщала Вале 28-го числа, началось «страшное кишечное расстройство – до 15 раз в сутки и все вода. Рвота желчи»[736]. В ноябре она написала, что ее доктор Вербов проигнорировал ее предположение, что у нее анемия, и посадил ее на сомнительную диету: по 30 кусочков сахара в день. В письме от 5 декабря 1949 года она сообщала, что в течение двух дней ее «тошнило все время», после чего она «сказала Вербову, что это в чеховские времена лечили по вдохновению, а теперь делают анализ крови». Выяснилось, что у нее действительно малокровие, но от прописанных уколов ей стало только хуже, потому что, как она признавалась Седых в письме от 16 декабря, от них образовался «огромный нарыв».
Страдала не одна Тэффи, ибо к осени 1949 года здоровье обоих ее «братьев» сильно пошатнулось; особенно это касалось Пантелеймонова, который уже полтора года боролся с раком шеи. На Пасху 1950 года Тэффи поехала с ним и его женой в Нуази, и Пантелеймонов отправил Бунину полное мрачного юмора описание их отъезда:
Со стороны это виделось так: взбирается в автомобиль старик, скорчившись от боли, глаза выпучены и в них тоска, как у раненой лани. С ним дамы. Одна бледная, лицо страшно напряжено, в руке сжимает тринитрин. Старикова жена прыгает около. <…> Иди, прохожий, мимо – невеселая картина[737].
Тэффи и в самом деле ненадолго почувствовала себя лучше, но в мае написала Седых, что у нее был рецидив, и это вызвало новые денежные затруднения, поскольку все ее доходы уходили «на докторов и лекарства»[738]. Более того, жаловалась она, из-за рецессии в Соединенных Штатах никто за ее книгу «гроша медного не даст». Положение ухудшилось из-за холодной войны: «В Америке русских книг совсем не покупают, – писала она Вале 12 сентября, – и даже в одном театре запретили исполнять старинные русские песни»[739]. Учитывая отчаянность своего положения, в июне Тэффи дошла до того, что подала прошение о месте в доме престарелых, который Земгор открывал поблизости от Парижа[740]. Впрочем, в итоге она решила отложить этот шаг на потом, поскольку, как в сентябре она писала Рощиной (также подавшей заявление), эту зиму она хотела еще «прожить на свободе»: «Вообще о богадельне думаю с ужасом и “милых старушек” боюсь как огня»[741].
Между тем дела у обоих ее «братьев» были плохи, но хуже всех из их «трио», как она сообщала Седых 24 июля, было Пантелеймонову: «Из всей нашей компании жаль только Пантел<еймонова>, п. ч. он очень хороший. А мы с Буниным – так себе»[742]. В августе она вновь отправилась с Пантелеймоновыми в Нуази, и Пантелеймонов докладывал Бунину, что их «сестра» смущает его «своей заботливостью и любовью»[743]. Он отмечал одиночество Тэффи, которое помогал скрасить, но вскоре она лишилась и его: он умер почти сразу по возвращении в Париж, 17 сентября 1950 года. Когда Тэффи сообщила Бунину о его смерти, тот ответил: «…разорвала мне сердце эта страшная весть. <…> Я только теперь узнал, как я любил Его!»[744] Ремизов воспользовался именинами Тэффи, чтобы выразить свое огорчение в присущей ему полуигривой-полупечальной манере: «Горюю о Борисе Григорьевиче. Не с кем мне в игрушки поиграть. Тоскует ли он о земле или все это ушло в землю?»[745]
Если при жизни Пантелеймонов еще больше сблизил Тэффи и Бунина, то его смерть вызвала болезненное охлаждение в их отношениях: причиной послужил некролог, который Тэффи опубликовала в «Новом русском слове» 8 октября[746]. 22 числа, на праздновании 80-летия Бунина, все было по-прежнему хорошо, на киносъемке они были вместе, и, как
