Джини услышала в этих словах невысказанный вопрос. Этот вопрос – изводящий, мучительный – задавали и глаза женщины. Это был тот же вопрос, который не решились задать Джини накануне вечером родители Майны: «Что мы в ней проглядели? Как ее упустили? В чем наша вина?»

– Возьмите ее фотографию. Вот, пожалуйста. Пусть она будет вашей. – Эрика ван дер Лейден торопливо сунула фото в руку Джини, и лицо ее сморщилось, исказилось от невыносимой боли.

– Я любила ее, – проговорила она с внезапной горячностью. – Господи, как я ее любила! Если у вас нет детей, вам не понять этого. Я люблю своего мужа. Конечно, как не любить человека, замужем за которым столько лет… Но я никогда не скажу ему того, что скажу вам. Моя любовь к нему ничто – вы слышите? – ничто по сравнению с моей любовью к моим девочкам. Наверное, это звучит ужасно? Ну и пусть! Зато это правда. И если бы мне пришлось пожертвовать им ради детей, я не дрогнув пошла бы на это. Он, я, этот дом, все, чем мы владеем, – прах, мусор. Я прямо сейчас отдала бы все это, я пошла бы на убийство, лишь бы вернуть ее.

– Пожалуйста, миссис… – начала было Джини, но ей не удалось закончить фразу.

– Вот что такое быть матерью. Ни один мужчина на свете не способен на такое чувство. На эту безумную любовь. О, Боже правый, милосердный…

Ее била дрожь. Женщина вначале закрыла ладонями лицо, но в следующее мгновение вцепилась в плечи Джини, заставив ее посмотреть себе в глаза.

– Скажите же мне, что моя Аннека знала это. Ах, если бы мне только было известно, что Аннека знала, как ее любят…

– Конечно, знала, – тихо произнесла Джини. – Да, миссис ван дер Лейден, она знала. Я ни капли не сомневаюсь в этом.

Такой ответ, кажется, успокоил мать Аннеки. Во всяком случае, на время.

– Думаю, вы правы, – задумчиво вымолвила она. – Я буду молиться за то, чтобы вы оказались правы.

Выйдя из дома, Джини быстро пошла в сторону канала. Остановившись на мосту, она крепко вцепилась обеими руками в перила ограждения. Сила чувств Эрики ван дер Лейден по-настоящему потрясла ее. Эмоции, обуревавшие мать Аннеки, казалось, передались и ей – они словно проникли в ее кровь, сердце, легкие. Это внушало страх, и не просто потому, что она слишком близко к сердцу приняла чувства матери, потерявшей ребенка. Джини в смятении ощущала, как из глубины души навстречу этим чувствам поднимается нечто мощное, непонятное, ее собственное. «Это сильнее меня, я пропала», – испуганно подумала она. Холодный воздух, который Джини судорожно хватала открытым ртом, не помогал. С предельной ясностью она осознала, что это нечто всегда, с самого рождения, гнездилось в ней в ожидании пробуждения. И вот оно пробудилось. Этот день, этот мост, эта секунда – всему этому суждено было навсегда остаться в ее памяти.

Перейдя на другую сторону канала, Джини оглянулась. Мать Аннеки закрывала окна ставнями – сумерки уже спускались на город. У Джини было такое чувство, будто она пересекла Рубикон. На секунду ее охватила физическая слабость: пережитое камнем навалилось на ее, налившиеся свинцом ноги отказывались идти. Однако уже в следующий момент на смену тяжести пришло совершенно иное ощущение. Какая-то головокружительная сила заставила ее воспрянуть, наполнила уверенностью. На душе вдруг стало светло и радостно.

То, что с нею произошло, имело, в общем-то, простое объяснение: Джини в полной мере ощутила себя женщиной. Сейчас ей подумалось, что она давно уже готовилась к этому великому обряду. Это началось еще в Сараево. Но кто бы мог подумать, что это таинство свершится именно здесь – в этом незнакомом городе, в прихожей респектабельного буржуазного дома, а роль жрицы будет исполнять женщина, которую она ни разу в жизни до этого не видела?

Так вот что такое быть матерью! Вот она, суть материнства с его уязвимостью и силой. Джини ощутила в себе новые мощные токи женской природы, о существовании которых раньше лишь смутно догадывалась. Она неожиданно почувствовала прилив благодарности к женщине, которая, потеряв ребенка, вместе с тем дала ей, Джини, нечто очень значительное. Что заключал в себе этот дар – любовь, вечную тревогу? Должно быть, и то, и другое. Придя к такому выводу, Джини ускорила шаг, направляясь к площади Лейдсеплейн, манящей к себе огнями рекламы и витринами кафе.

* * *

Найти кафе под вывеской «Рембрандт» не составило большого труда. В летние месяцы оно наверняка кишело студентами, голоногими туристами в шортах и прочими представителями всемирного молодежного братства. Теперь, в январе, зал кафе был почти пуст. За столиками чинно сидели несколько пожилых пар, с виду – все иностранцы. Должно быть, путешествующие пенсионеры, привлеченные зимними скидками.

Джини села за столик у окна, на самое видное место, и заказала себе кофе. Чтобы справиться с волнением, она попыталась заставить себя думать о работе. Отныне все, что бы она ни делала, обретало новый смысл. Ее работа превращалась в борьбу – ожесточенную, с четко определенной целью. И напоминанием об этой цели для нее всегда будет лицо Эрики ван дер Лейден, застывшее в скорби. Две совсем юные девушки нашли смерть, но она не позволит, чтобы Майна Лэндис стала третьей. Она не даст этому случиться. И это были не пустые слова. О нет, теперь Джини не была безоружна, она чувствовала, что действительно в силах предотвратить новое злодеяние, защитить беззащитную девочку.

Однако и ей самой нужна была помощь. Срочно требовалась новая нить. Если Фрике сейчас этой нити не даст, то поездка окажется, увы, не слишком результативной, хотя уже сейчас вряд ли можно было назвать ее бесполезной. Джини требовалось нечто вроде дорожного указателя, чтобы знать, каким путем идти дальше.

Джини уже встречалась с полицейским инспектором, который вел дело Аннеки. Он тоже говорил на прекрасном английском и горел желанием помочь. Однако девятимесячное расследование, судя по всему, не принесло практически никаких реальных результатов.

– Вашей полиции повезло больше, чем нам, – сетовал инспектор. – У нее есть хотя бы описание. Сказать по правде, я даже удивлен, что такой человек существует на самом деле. Поначалу я был уверен, что Аннека ван дер Лейден просто придумала это имя – Стар. От девчонок ее возраста можно ожидать чего угодно.

Значит, тупик. Накануне, прежде чем Роуленд вместе с Линдсей отбыл в Лондон, Джини завязала с ним в доме у Макса разговор, еще раз попытавшись добиться разрешения потолковать здесь со связным Агентства по борьбе с наркотиками. Она заранее ожидала категорического отказа, так все и случилось.

– Тогда назови мне хотя бы место, Роуленд, – умоляла она, выходя вместе с ним на подъездную дорожку. – Что это – кафе, бар? Ходит же этот голландский химик куда-то, где обычно ошивается его американский партнер.

– Даже не проси. Сколько раз можно объяснять? Я получаю информацию на том условии, что никоим образом не помешаю расследованию, которое уже несколько месяцев ведет управление.

– Но я вовсе не собираюсь срывать это чертово расследование! Как ты себе это представляешь, Роуленд? Думаешь, я ввалюсь к этим ребятам и, размахивая журналистским удостоверением, начну добиваться настоящего имени Стара, требовать мешок «белой голубки» или еще что-нибудь? Поверь, Роуленд, я сделаю все как надо…