– Честно? – недоверчиво приподнял бровь Роуленд, заметно повеселев. Он стоял, опираясь на дверь. – Бесчисленное множество, говоришь? И сколько же это?

– Обойдемся без бухгалтерии. – Линдсей полезла в буфет. – Главное то, что манеры у всех в основном одни и те же. В моем случае все обычно начинается с распоряжения купить к ужину вино. Потом оказывается, что я не так одеваюсь. Чуть позже мне начинают говорить, что я неправильно воспитываю сына, и подсказывают, как надо. В конце концов раздается нытье насчет того, что я слишком долго задерживаюсь на работе. И вот тут-то, – взглянула она на него с победной улыбкой, – я обычно спускаю на них с поводка свою свирепую матушку. Она умеет разделываться с этими занудами в два счета.

– Если от них так легко избавиться, значит, нечего с такими вообще путаться, – сурово заметил Роуленд.

Его слова задели Линдсей за живое, однако она, не подав виду, продолжила интенсивный осмотр буфета и серванта. В любом случае этот разговор не был бесполезным: Роуленд больше не казался скованным – наоборот, он находился теперь в приподнятом состоянии духа и даже не против был пошутить. Хозяин дома отыскал где-то и откупорил бутылку вина, поставил на стол две тарелки. Проявив заботу о гостье, он предусмотрительно посоветовал ей поехать после ужина домой на такси. А потом, пока она будет находиться в Париже, он займется ремонтом ее машины.

– Значит, с Сильви у тебя несерьезно? – удалось ей в конце концов задать вопрос на интересующую ее тему. На лице Роуленда отразились сначала удивление, а затем легкая досада.

– Серьезно? Какое там… Зная твое пристрастие к сплетням, можно было ожидать от тебя лучшей осведомленности. Я никогда не вступаю с женщинами в серьезные отношения. Разве твои информаторы не докладывали тебе об этом?

Линдсей сочла за благо прикусить язык и сосредоточила все внимание на кухне Роуленда, которая, несмотря на предельную простоту обстановки, не была лишена какого-то особого, теплого обаяния. Холодильник вполне мог претендовать на звание музейного экспоната, а газовая плита была из тех, что выпускались еще до войны, но вместе с тем пол помещения был выложен прекрасной Йоркской плиткой, а буфет, встроенный в стену кухни, производил потрясающее впечатление. Этот предмет обстановки был просто уникальным. Во всяком случае, Линдсей таких еще никогда не видела. Жаль только, створки его были выкрашены, как и лет сто назад, в коричневый цвет – в чопорном викторианском стиле.

«А надо бы в голубой, – подумала Линдсей. – Сюда отлично подошла бы легкая, размытая голубизна в шведском стиле. Или нежно-кремовый цвет. Тогда на открытые полки можно было бы выставить множество голубых и белых тарелок. И еще большущую вазу полевых цветов. А на пол так и просится циновка. Вообще-то не мешало бы перекрасить всю кухню и обновить обстановку».

– А сейчас позволь мне задать тебе несколько вопросов, – проговорил Роуленд, сидевший за светлым столом из сосны – очень красивым, между прочим, столиком. Он обхватил голову ладонями, запустив пальцы в свои великолепные волосы. – Во-первых, почему раньше никому в голову не пришло сопоставить эти факты и установить между ними связь? Ясно же – эти два платья идентичны. Ведь твою статью опубликовал «Вог» – журнал довольно-таки читаемый.

– Время разное, – коротко ответила Линдсей, продолжая задумчиво исследовать скудные запасы еды в буфете Роуленда. – Моя статья вышла весной 1979 года – через три года после показа русской коллекции Казарес. К тому же появился этот материал в английском издании, а то платье Казарес 76-го года было описано лишь в американском журнале. И если только не положить две фотографии рядом, никто ни о чем не догадается – в самом лучшем случае вспомнит, что видел где-то нечто подобное. Скажи, Роуленд, а яйца у тебя найдутся? – неожиданно спросила Линдсей.

Роуленд деловито заглянул в холодильник и с явным облегчением извлек из него коробку яиц, объявив, что у него имеются также масло и хлеб – еще не зачерствевший окончательно, который, если поджарить его в тостере, вполне может оказаться съедобным.

– Летиция… – задумчиво и в то же время удовлетворенно проговорил он. Его, по всей видимости, вполне устраивало то, что Линдсей взяла все кухонные хлопоты на себя. Впрочем, ей и самой так было удобнее.

– Получается, никто не заметил сходства, – Роуленд явно был захвачен историей Линдсей. – Но Летиция должна была заметить, ведь она всегда интересовалась миром моды, и вряд ли бы она не заметила, что восходящая звезда, парижская модельерша, только-только пробившаяся наверх, представила платье, как две капли воды похожее на то, которое было сшито десять лет назад специально для нее, Летиции.

– Заблуждаешься. Она полностью перестала интересоваться подобными вещами после смерти первого мужа, перестала появляться на показах мод, покупать новые туалеты. Конечно, в то время, когда я брала у нее интервью, имя Казарес должно было говорить ей что-то. Но дело в том, что она не видела того номера «Харперс базар», где была напечатана статья и эта фотография с ее платьем. Говорю же тебе, Роуленд, это американский журнал, а она в то время жила в Лондоне. Если бы ей стало известно об этом странном совпадении, она бы наверняка мне сказала, я на сто процентов уверена… Только не надо смотреть на меня, когда я готовлю, прошу тебя, Роуленд. Ты мешаешь мне!

– Извини, я не наблюдаю за тобой, я просто задумался, а когда я думаю, то устремляю взор в бесконечность. Так ты решила взболтать яйца? Отлично. Люблю омлет.

– Угадал, – подтвердила Линдсей, разбивая яйца одно за другим. – Сегодня у нас на ужин яичница-болтушка со всякой всячиной – вполне во вкусе моего Тома. Только на этой сковородке омлет черта с два поджаришь – все прилипнет. И дно какое-то подозрительное. Говорю же тебе, не смотри! Смотри лучше на буфет. Или на стену.

Роуленд послушно отвел глаза в сторону.

– И все же кое-какие даты совпадают, – все так же задумчиво процедил он сквозь зубы. – И возраст тоже. Сколько лет Лазару – под пятьдесят? Сама-то Казарес свой возраст скрывает, но ей уж точно за сорок, хотя и выглядит она моложе. Если в 1966-м ей было шестнадцать-семнадцать, то сейчас где-то сорок пять – сорок шесть. Ну как, сходится?

– Вполне. Правда, появляется она на людях крайне редко – разве что пару раз в год на подиуме. Лицо под слоем косметики, едва покажется – и сразу же исчезает.

– Н-да, это многое объясняет, – продолжил Роуленд. – Или вот еще – возьмем акцент Лазара. Очень странный акцент. Но я-то хорошо знаю: так говорят по-французски в Новом Орлеане. Может быть, сама Казарес смогла избавиться от этого выговора, так ведь и образование она получила получше, чем ее братец. Что более важно, это полностью объясняет ее патологическую скрытность. Все время петляет, запутывает след. Ты можешь себе такое представить, Линдсей? Если, конечно, наши догадки соответствуют действительности. Это же надо столько лет притворяться друг другу совершенно чужими, лгать, скрывать такой факт жизни от всего мира!

– Нет, не представляю, – честно ответила Линдсей. – Могу только догадываться, насколько это ужасно – все равно, что продать душу дьяволу. Ведь они скрывали не только факт своего родства. А их любовная, кровосмесительная связь?! Кстати, если верить слухам, они до сих пор состоят в близких отношениях. И еще, Роуленд, этот ребенок не дает мне покоя. – Лицо Линдсей приняло озабоченное выражение. – Думаю, он и Летиции покоя не давал. Как ты думаешь, что с ним стало? Умер? Сдан в приют? Наверное, все-таки умер. Можно предположить, что у него был какой-то дефект…