Книжки были очень старые, видавшие виды, но аккуратно подклеенные, починенные, видно было, что за ними ухаживали, берегли. «Лiдия Чарская», стояло имя автора. А на титульном листе, в правом верхнем углу, наискось дарственная надпись выцветшими лиловыми чернилами.

«Маленькой любопытке отъ папы на Рождество, Таганрогъ, 25/XII, 1910».

— О, нашла, — раздался голос Марии Владимировны. — Да, папин подарок. Почти ничего не уцелело, а вот это — «Княжна Джаваха» — осталось. Почитай, попробуй. Вдруг понравится.

Юлька попробовала. И не смогла оторваться. Правда, потом очень сильно плакала, когда бедная Джаваха умерла в холодном и чужом городе Санкт-Петербурге.

И ещё она слушала, как Мария Владимировна рассказывает про Ледяной поход. Про то, как кучку офицеров, юнкеров, гимназистов, просто добровольцев, никогда не служивших и не державших оружия в руках, покинула окружённый Ростов и ушла в заснеженные степи.

Как брели от станицы к станице, из боя в бой. Погибали одни, их место занимали другие. Множество раз «армия» оказывалась практически в окружении, вырывалась из него, шла дальше, упрямо, почти без надежды. От Ростова — к нынешнему Краснодару. От Краснодара — обратно. Ничтожная горстка людей в огромной России; в те месяцы никто не сопротивлялся новой власти, напротив…

— Все думали — вот, наконец-то пришли решительные люди, скинули дурака и кривляку Керенского, наведут порядок, — размеренно говорила Мария Владимировна, поглаживая Юльку по голове и Юлька совсем не противилась, хотя разве таких больших, как она, принято так гладить, словно малышей-дошколят? — Но потом началось… всё через колено, всю жизнь, неважно, кто ты, крестьянин, рабочий или буржуй… Рабочие-то к нам и пошли, в Юзовке, в Донбассе они хорошо зарабатывали, хорошо жили. Самые лучшие солдаты были. Но, милая, сейчас это уже прошлое. Его помнить надо, обязательно надо; мы уже стары, нас мало осталось…

— Не говорите так, — взмолилась Юлька. Глаза у неё вдруг защипало.

— Не буду, — улыбнулась Мария Владимировна. — Ты знаешь, милая, что мои одноклассницы по гимназии до сих пор выпускают наш журнал? Разом — в Париже и здесь, в Петербурге? Да, мы держим связь, кто уцелел. Потом покажу тебе, Юленька. А пока что — скажи мне, что ты чувствуешь, «чувствующая»? Николай Михайлович мой совсем тебя замучил своим «снятием параметров», верно?

— Нет-нет! — искренне запротестовала Юлька. — Я… мне… это ж так интересно!

— Интересно, — кивнула Юлькина собеседница. — Но и опасно, милая. Игорёк-то тебе уже сказал главное, как я понимаю?

— Что сказал? — задрожала Юлька.

Мария Владимировна вздохнула, обняла её за плечи.

— Что тебе, милая, может не понадобиться никакая машина, чтобы оказаться в другом потоке.

— Г-говорил… но… это ж невозможно…

— Считается, что аппарат наш тоже невозможен, — суховато заметила бабушка Игоря. — И вообще никаких других «потоков времени» не существует. Человеческий мозг, милая, куда сложнее, чем кажется. И мир, Божий мир вокруг — тоже куда сложнее. Идеи Никола Теслы с эфиром — они ведь не только о «машинах». С этим «эфиром» взаимодействовать может и особым образом настроенное наше сознание. Подобно камертону. Знаешь ведь, что такое камертон?

Юлька знала.

— Наш мозг может войти в резонанс с колебаниями того самого «эфира», что Никола Тесла считал безусловно существующим, и что напрочь отрицает современная физика, особенно квантовая. Этого тебе, впрочем, ещё рано; главное то, что, «эфир» — или иная субстанция, пронизывающая Вселенную — существует, просто мы её ещё не нащупали по-настоящему. То, что сумели построить эти устройства и открыли существование параллельных временных потоков — то же самое, что дикари заполучили пароход и каким-то образом сумели разобраться, как завести его машины. Но это не значит, что они поняли всё и вся… ох, милая, чувствую, у тебя ум за разум заходит, прости меня, старую! Короче — если права я, то не понадобится тебе никаких машин, чтобы перемещаться между потоками.

— Игорёк говорил… и ещё говорил, что я вернуться не смогу…

— Внук мой прав, — назидательно сказала бабушка. — Твоим даром надо научиться управлять, а сделать это без нового аппарата невозможно. Пока ещё мы его восстановим! У вас школа успеет начаться.

— Я хочу, я хочу научиться! — вырвалось у Юльки.

— Вижу, вижу, — улыбнулась Мария Владимировна. — Да, они хорошие ребята, те кадеты. Понимаю, что ты им помочь хочешь. Да только, милая, у них своё время, свои дела, а у нас — свои. Они нам помогли… мы им тоже помогаем.

— А как они нам помогли? — робко спросила Юлька. — Игорёк говорил — у нас что-то поменяться должно, но ведь ничего не меняется?

Бабушка вздохнула.

— Это, милая, был грандиозный натурный эксперимент. У нас есть несколько моделей, как оно всё может получиться… и ни одна не имеет чёткой, ясной теоретической проработки. Мы можем проснуться завтра в совершенно ином мире — но не будем помнить ничего из прошлой жизни. Откроем глаза завтра — а в России по-прежнему империя, или, как пишут в «Правде», «буржуазная республика», или что-то ещё. И всё-всё изменилось, от вещей до нашей памяти.

— Как же мы тогда будем знать, что изменилось? — у Юльки ум заходил за разум. В школе они подобного не проходили.

— Мы и не будем знать, — кивнула Мария Владимировна. — Прежнюю жизнь мы забудем…

— А откуда ж тогда возьмётся новая? Новая память?

— Хорошие ты задаешь вопросы, милая. Смотри: кадеты, гости наши, соскользнули назад по оси времени, изменили наше прошлое. Только они и могли его изменить, поскольку их в нашем прошлом не было. Мир стал другим, история пошла иным путём. Однако, за счёт того, что потоки очень… инерционны, скажем так, люди и обстоятельства во многом остаются теми же самыми. Скажем, твои папа и мама всё равно бы встретились, и ты бы родилась. Тем не менее, ты бы родилась в совершенно иных обстоятельствах, и память твоя была бы совершенно иной. А потом волна изменений нагнала бы нас, мир настоящего, не опираясь на прошлое, трансформировался бы, превратился в тот, что создали наши гости, оказавшись в 1917 году.

У Юльки кровь стучала в висках от усилий понять бабушку.

— В общем, — сжалилась Мария Владимировна, — ты-нынешняя никуда бы не исчезла, воспоминания бы остались с тобой, потому что инерционность и упругость вероятностных потоков… ох, прости, прости, опять я в эту науку… привели б к тому, что и одноклассники у тебя были бы почти те же самые, и Игорёк наш там бы наверняка оказался. Только Россия была бы другой. Во многом с теми же людьми, но другой. Лучше, как мы считаем.

Она вздохнула.

— Но так считают далеко не все. Твой двоюродный дядя, например, иного мнения. Он считает, что ничего не